Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
Василий принес стакан чаю.
– Ну-ка, достань, - говорю я, - там коньяк есть, в чай немножко польем.
Василий живо пошел в палатку.
– Налей себе, а то что-то ты приуныл…
– Нет, я ничего… Конечно, у вас дело такое… картины сымать… - говорил Василий, отпив чай с блюдца, - по правде ежели сказать, место - ох, скушное, да ведь и жутко…
– Чего ж жутко-то, ведь у нас ружье, револьвер…
– Да ведь кто знает…
– Ну, Василий, достань-ка колбасу, в кастрюльку ее - пожарим на костре, поедим горячего с хлебом.
– Это можно… - говорит
Лес совсем потемнел. Все изменилось. Я убрал палитру, кисти положил на траву около палатки, холст вставил в ящик. Думаю: «Как это днем покажется…» Люблю я писать ночью, но ошибаешься…
Только я потушил фонарь и хотел выйти из палатки, Василий смотрит на меня темными глазами и так серьезно говорит:
– Слышьте, зарядите ружье… Чего-то ходит недалече по бугру-то…
Я взял ружье, зарядил картечью и вышел. Мы оба слушаем. По той стороне в самом деле что-то потрескивает. Костер тускло освещает осыпь обрыва. Ясно слышу - кто-то лезет между сухими елями…
И опять полная тишина. Только кузнечики стрекочат за палаткой.
Мы сидим в палатке, едим колбасу, и оба смотрим в открытый полог, где темная ночь и краснеет догорающий костер.
– Ночью-то всегда есть это самое… - говорит Василий, - особливо в эдаких-то местах…
– Ну что «это самое»?
– спрашиваю я.
– Может это заяц или барсук?
– Да кто его знает… - говорит Василий.
– Ночью-то разные звери выходят из нор, которые ночные…
– Все, - говорю, - известны, все звери.
– Не… - сказал Василий, качнув головой, - есть которые невиданны, - оборотни есть… В ночную пору ходют… Я видел раз. Вот как крысы, а боле собаки, бурые.
– Где же это ты видал?
– Недалече от Москвы видал. Шел по дороге, а она бежит. Слышьте - вдруг насторожился Василий.
Слышно было, как сбоку, где заворачивала река, кто-то переплывал реку и вздыхал.
– Чего это??… Берите ружье скорей!
Мы оба вышли из палатки. Что-то забелело вдали.
Я подошел к костру и подбросил хворост. Костер осветил все вокруг. Вдали, на реке, как-то прыгая, шло к нам белое…
– Лошадь, - сказал Василий.
– А может и не лошадь.
Что- то неприятное было в этой прыгающей лошади. Она остановилась и издали смотрела на нас.
– Ишь, чего тут… - сказал Василий, - откуда лошадь? Стрельните разок, попугайте.
Я выстрелил из ружья вверх, и лошадь повернула и пропала в лесу.
– Ишь, чего тут есть… Да, тут уж не поспишь…
– Лошадь, - говорю я, - на ногах-то путы у нее, знать, отбилась, из «ночного» ушла.
– Да, да… - сказал Василий, покачав головой, - чего тут Константин Лисеич, - место такое нашли… Пугает нас, значит, более ничего.
– Как пугает, да что ты, Василий?
– Эх, оно-то?… В лошадь обернет, а то во што хочешь.
– Что ты, Василий, сколько раз ты один в лесу ночевал, сам же мне рассказывал… и веришь в оборотней.
– Есть оборотни, есть… не говорите… Это не лошадь, да и место здесь дикое - горы, лес, ямы… Чего еще? Их здесь жительство…
Костер потухал. Я пошел в палатку и лег на постель.
– Ну, спите, -
– Ерунда, ложись спать, Василий…
* * *
Я проснулся рано, чуть свет. Над обрывом, среди елей, розовели как длинные ленты, утренние облака. Роса лежала на травке у леса. Вдали над заводью реки, белой полосой тянулся туман.
Василия не было. «Искупаюсь - думаю я, - вода теплая, все дно видно, песок». До чего хорошо, боже! Верхушка горы, лес, освещаемые солнцем. Непрестанно кукует кукушка, трещит коростель. Вижу снизу с реки по берегу, идет Василий с удочкой. В руках у него висит, блестя чешуей рыба.
– У-у-у, - крикнул я пострашней.
Он остановился и опять пошел.
– Василий!
– кричу я.
Он бежит ко мне и говорит:
– Ну, и рыбы здесь, что! Глядите-ка!
И он поднимает леща и головлей. Рыба отблескивает всеми цветами, на фоне густых елей леса.
– Может, это оборотни?
– с улыбкою говорю я.
Василий смеется, как-то шипя, и пальцем поправляет усы.
– Да вот ведь чего. Ночью робь берет. А сейчас - все прошло. В ночи-то есть эта… нечисть. Верно, есть. Вона лошадь-то, тута. Эвона она. Ноги у нее спутаны, а ночью-то страшно. Заблудилась, что ль, кто знает? Сейчас костер подпалю, - говорит Василий.
– Чай сготовлю.
Как приятно ходить по траве босыми ногами. Мелкая травка на бережку. Палатку осветило утреннее солнце.
Я бы хотел всю жизнь жить так. Какая красота, воля! Воздух утра несет ароматы леса, цветов! Какой свежестью пахнет река! На заводи блеснула большая рыба - рядами пошли длинные синие полосы по ровной, как зеркало, воде.
Белая лошадь со спутанными веревкой передними ногами, прыгая, подошла к палатке. Старая лошадь. На одном глазу бельмо.
– Смотри, Василий. Оборотень-то, - показал я на лошадь.
– Старая она, больная.
– Да вот, поди. А ночью - страх, и все так, - говорил Василий, разжигая костер. Потом повесил чайник и рассмеялся.
– Чего ты?
– спросил я.
– Верно - чудно. День и ночь. Все разно. Ночью - жуть, а днем - радость. Вот что я вспомнил. Допрежь-то спознался я с одной. Баба молодая, хороша. Зубы белые, глаза чисто вот вишни черные. Был я парнишка молодой. На лесном складу служил в Зарядье. Ну и она там при конторе была. Прислуга, значит. Только на меня поглядывает, да и говорит: «Приходи, Василий, чай пить ко мне в сторожку, попозже». Пришел. Она меня и пирогом и колбасой, да и вино подносит. А я не пил тогда. Молод. Ну и начала меня по голове гладить да целовать. «Не бойся», - говорит, - и лампочку задула. Темь. Маленько от окна свет ударяет. Она прямо вот на меня смотрит. Я гляжу. Видать немного лицо-то. Гляжу, а зубы у нее большие, чисто вот у лошади. А глаза черные, чисто черт! Как я от нее вырвусь - да в окно! И бег, вот бег! Вот до чего в ночи страшна показалась… А днем глядеть - ничего. Днем она прямо вот - чисто картина, хороша.