Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
Шаляпин рассказал за ужином про трудности своей жизни и о том, что ему недостаточно платят. Глазунов и Вержбилович слушали молча и рассеянно.
Весна
Слышу, в коридоре звонок. Отворяю - Федор Иванович Шаляпин. Раздеваясь, говорит:
– Весна, оттепель!
Смотрит на меня вопросительно:
– Ты в деревню не едешь? Я свободен эту неделю. Ты там на тягу ходишь в лес. Я бы тоже хотел пойти. Я как-то не знаю, что такое тяга.
В коридоре опять звонок.
– Весна. Я еду к тебе. Тянет, понимаешь ли, тянет. Понять надо, да, да…
– Куда тебя тянет?
– спрашивает Федор Иванович, закуривая папиросу.
– На природу тянет. Вальдшнепы тянут, жаворонки прилетели. Вы ничего не понимаете. Я сейчас ехал на извозчике к тебе. Он меня везет по теневой стороне. Я говорю - возьми налево, где солнце. А он говорит: «Никак невозможно».
– «Держи лево», - говорю ему. А он: «Чего? Мне из-за вас городовой морду побьет». Довольно всего этого. Я еду к тебе сегодня же с ночным. Там заеду к Герасиму[310] и сажусь на кряковую утку. На реке, у леса.
– Если ты едешь один, - говорю я, - то возьми паспорт. А то может нагрянуть урядник, лицо у тебя такое серьезное, подумает: что это за человек такой сердитый живет, взять его под сомнение, А ты - камергер…
– Постой, - Павел Александрович озабоченно полез в боковой карман поискал и достал паспорт.
– Ну-ка, дай, - Федор Иванович взял у него из рук паспорт.
– Что же это такое? При-чи-сленный… Какая гадость.
– Федор Иванович захохотал.
– Постой, дай сюда, - рассердился Павел Александрович.
Он взял паспорт у Шаляпина и мрачно спросил: «Где это?»
– Да вот тут, - показал Шаляпин.
– Ну, «состоящий», «утвержденный» а то «причисленный» - ерунда. Какой-то мелкий чинуша.
– Постой, - уже совсем в сердцах сказал Тучков.
– Дай чернила.
– И сев за стол, вычеркнул из паспорта обидное слово.
– Причисленный - непричисленный, все это вздор, пошлости. Но весна - и я еду. Сажусь на кряковую утку там, на реке, у леса…
– Позволь, в чем дело? То есть, как же ты на утку сядешь?
– спросил Шаляпин.
– Довольно шуток. Ничего не понимаешь и не поймешь. Пой себе, пой, но в охотники не лезь, и все вы ничего не понимаете. Что вам весна? Понимаете, что значит до весны дожить? Дожить до весны - счастье. А вам все равно, у вас там, - он показал на грудь, - пусто. Я еду.
– И я, Павел, еду с тобой, - сказал серьезно Шаляпин.
– Но только в чем же, все-таки, дело? Что значит сесть на утку? Надо же ясно говорить.
– Все равно не поймешь, - сказал Павел Александрович.
– Не охотник - и молчи.
– Постой, - вступился я.
– Все очень просто. Берется утка и небольшой деревянный кружок, плоский, на палке. К кружку веревкой привязывается за лапу утка. Палку с кружком и уткой ставят на воду в реке, недалеко от берега. Утка плавает на привязи около кружка и кричит. А селезни летят на зов утки, и их с берега стреляют.
– А когда же на нее садятся?
– серьезно
– Довольно пошлостей, - рассердился Павел Александрович.
– Вздор. Не то. Утка домашняя не годится. На нее не сядешь. Понимаешь? У ней селезень около всегда свой, а уток Герасим приготовил - ручных, диких, помесь с кряквой. Эти утки орут. Зовут селезней весной, и те летят к ним из пространства. Понимаешь? Женихи летят. А ты сидишь на берегу в кустах и стреляешь - одного, другого, десятого.
– Вот какая история… - сказал Шаляпин.
– Бабы вообще бессердечны. Убивают любовника, а ей все равно. Теперь понимаю, в чем дело, и тоже еду…
* * *
На Ярославском вокзале мы все собрались. Публика поглядывала на могучую фигуру Федора Ивановича, одетого охотником, в высоких новых сапогах.
Когда сели в вагон, все были в хорошем настроении.
В весенней ночи горели звезды. К утру приехали на станцию, сели в розвальни, покатили по талой дороге, объезжая большие лужи.
В глубине весеннего неба летели журавли, и лес оглашался пением птиц. О молодость! О весна! О Россия!
Федор Иванович потерял папиросы и рассердился.
В моем доме, в лесу, у самой речки, пахло сосной. В большой комнате - мастерской - шипел самовар… Деревенские лепешки, ватрушки, пирожки… А в окна видны были горящие на солнце сосны, проталины и лужи у сарая. Куры кудахтали - весна, весна…
Герасим принес в корзине уток. Объяснял Федору Ивановичу, что утки эти не домашние, а помесь дикой с домашней. Эта орет, а на домашнюю сегодня не возьмешь…
К вечеру, на берегу разлившейся реки, в кустах, расселись охотники. А в воде, недалеко от берега, поставили кружки, у которых плавали привязанные за лапу утки и орали во все горло. Селезни дуром летели на утиный призыв. Их тут и стреляли.
На утро они были поданы к завтраку. Федор Иванович был очень доволен, хотя, к сожалению, просудился. Насморк. Вероятно потому, что оделся очень тепло в ангорские кофты.
На отдыхе
Это лето [1903 года] Шаляпин и Серов проводили со мной в деревне близ станции Итларь. Я построился в лесу, поблизости от речки Нерли. У меня был чудесный новый дом из соснового леса.
Моими друзьями были охотники-крестьяне из соседних деревень - милейшие люди. Мне казалось, что Шаляпин впервые видит крестьян - он не умел как-то с ними говорить, немножко их побаивался. А если и говорил, то всегда какую-то ерунду, которую они выслушивали с каким-то недоверием.
Он точно роль играл - человека душа нараспашку; все на кого-то жаловался, намекал на горькую участь крестьян, на их тяжелый труд, на их бедность. Часто вздыхал и подпирал щеку кулаком. Друзья мои охотники слушали про все эти тяжкие невзгоды народа, но отвечали как-то невпопад и видимо скучали[311].