Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
Впрочем, Герасим любил Шаляпина. Однажды он мне рассказывал:
– Помните, когда на Новенькую ехали, ко мне в Буково заехали, у нас там на горке омшайники большие. Шаляпин спрашивает: «Что за дома - окошек нет?» Говорю: «Омшайники в стороне стоят, туда прячем одежу и зерно - овес и рожь, горох, гречу. Оттого в стороне держим - на пожарный случай, деревня сгореть может, а одежина и хлеб - останется».
– «Покажи, - говорит, - пойдем в омшайник». Ну, пошли, отпер я ему дверь, понравился омшайник Федору Ивановичу. «Хорош, - говорит, - омшайник, высокий, мне здесь поспать охота». Ну, снял я ему тулуп, положил на пол, подушку принес. «Вот, - говорит, - тебе папиросы и спички, не бойся, я курить не
* * *
В тишине ночи до нас донеслись голоса - по дороге к деревне Кубино кто-то ехал.
– Эвона! Знать, они там. Костер жгут.
Кто- то крикнул во тьме:
– Кинстинтин Лисеич!
– Это, должно быть, Белов кричит, - сказал Серов.
– Василий, - кричали мы, - заворачивай сюда.
Из- за кустов показалась лошадь. Возчик Феоктист и Василий, спрыгнув с тарантаса, подбежали к нам.
– Федор Иваныч, к вам из Москвы приехали. Велели, чтоб беспременно сейчас приезжали.
– Кто приехал?
– Велели сказать, что приехал Еврей Федорыч, он, говорит, знает, так ему и скажи.
Шаляпин нахмурился.
– А нынче какое число-то?
– Двадцать первое июля.
– Да разве двадцать первое? Ах, черт, а я думал восемнадцатое. Мне завтра петь надо в Москве. Обещал Щукину[317]. В «Эрмитаже» в Каретном ряду. А я и забыл.
– Вот и Еврей Федорыч говорил: «Он, знать, забыл». По комнате ходит и за голову держится. Воду все пьет. Смотреть жалость берет: «Шаляпин, - говорит, - меня до самоубийства доведет. Скажите ему, что я деньги привез, три тыщи».
– А что же он сам сюда не приехал?
– спросил Шаляпин.
– Хотел, да потом говорит: «Неохота ехать, у вас все леса тут, глухота, еще зарежут разбойники».
– Что же, - в раздумье сказал Шаляпин, - ехать, что ли?
И он смотрел на нас.
– Поезжай, Федя, - сказал я.
– А что петь будешь?
– Сальери. Я один не поеду.
Доехав до деревни, наняли подводу. Дорогой я спросил Шаляпина:
– А кто этот Еврей Федорович?
– У Щукина служит. Не знаю.
Когда мы приехали ко мне, приезжий бросился к Шаляпину на шею.
– Федя, что ты со мной делаешь. Я же умираю! Щукин меня ругает. Все билеты уже проданы. Вот я тебе и денег привез. Едем, пожалуйста, - поезд в три часа из Ярославля на Москву. Утром приедем, репетиция будет.
– Ну какая там репетиция. Едем утром в
– Ой, умоляю, едем в три. Умоляю!…
– Ну нет, брат, я есть хочу. Поезжай в три и скажи, что я приеду.
– Как же я без тебя приеду? Мне же голову оторвут! Пожалей меня! У меня порок сердца. Курить нельзя, вина пить нельзя. Икота начинается. Тебе кланяются Рафалли и Лева. Они так тебя любят, так любят, говорят: «Ах, Шаляпин, это же артист!!!»
– Ну-ка, давай деньги.
– Деньги вот. И расписку вот подпиши.
Шаляпин внимательно пересчитал деньги, положил в карман и долго читал расписку.
– Это что же за идиот у вас там такую расписку писал? Что это значит: «Сим солист его величества обязуется…»
Ой - сказал приезжий, - не угробливай меня, Федя, у меня порок сердца.
Шаляпин усмехнулся, взял лист бумаги и написал другую расписку…
Купанье
Гостя у меня в деревне, Шаляпин, встав, шел купаться на реку. Перед тем как войти в воду, Шаляпин долго сидел в купальне, завернувшись в мохнатую простыню.
С ним ходил архитектор Мазырин и мой слуга Василий Белов. Мазырин был маленького роста, тщедушный. Приходя в купальню, быстро раздевался, бросался в воду и нырял. Шаляпин говорил мне:
– Черт его знает, Анчутка прямо морской конек. А я не могу. Должен попробовать, холодна ли вода. И нырять не могу. Да и купальня у тебя мала.
Случившийся тут Василий Белов посоветовал Шаляпину купаться прямо в реке.
– Где ж вам тут нырять. Не по росту!
Шаляпин послушался Василия и на другой день полез прямо в реку.
Хотел нырнуть, но запутался в водорослях и бодяге. И - рассердился ужасно.
– Что же это у вас делается, Константин Алексеевич? Бодяга! Купаться нельзя. Это же не река.
– Как не река? Вода кристальная. Дивная река!
– Вот что, - прервал Шаляпин, - позови мужиков и вели им, чтобы они скосили эту траву в реке. Когда я здесь куплю землю и построю дом, я всю реку велю скосить.
На другой день я попросил соседей, и они косили водоросли в реке. Шаляпин смотрел.
– Я бы тоже косил, да не умею.
– Как не умеете?
– изумился Мазырин.
– Вы же говорили, что крестьянином были?
– Да, но никогда не косил и не пахал. Отец[318] пахал.
Я ничего не сказал. Отец Шаляпина, когда бывал у него в Москве, часто приходил и ко мне на Долгоруковскую улицу. Он говорил о себе, что никогда не занимался крестьянством. Был волостным писарем при вятской слободке, а также служил в городской управе, тоже писарем.
– А Федор говорит, что он крестьянин. Ну нет. С ранних лет ничего не делал. Из дому все убегал и пропадал. Жив аль нет - не знаешь. Сапожником не был никогда. Нужды не видал. Где же! Я же завсегда ему деньги давал. И тогда-то он жаден до денег был и сейчас такой же. С певчими убежал. Ну и с тех пор не возвращался. Не проходи мимо певчие на пасхе, не позови я их к себе в дом на угощенье, он бы не пел теперь. Дишкант они у него нашли. Ну и сманили…
На следующий день Шаляпин купался в реке спокойно и плавал, как огромная рыбина, часа два подряд.
1905 год
Наступил 1905-й год. Была всеобщая забастовка.
В ресторане «Метрополь» в Москве Шаляпин пел «Дубинушку». Появились красные знамена. Улицы были не освещены, электричество не горело. Все сидели по домам. Никто ничего не делал и никто не знал, что будет.
Утром ко мне пришел Шаляпин, обеспокоенный. Разделся в передней, вошел ко мне в спальню, посмотрел на дверь соседней комнаты, затворил ее и, подойдя ко мне близко, сказал шепотом: