Конструктор живых систем
Шрифт:
— А ты сам хотел поступить на инженерный факультет? — стал пытать меня Пётр.
— Нет, я хотел на военно-рыцарский факультет или поступить в военную академию, но меня туда не взяли.
— Почему?
— Из-за дара, — нехотя признался я.
— А что у тебя за дар?
— Слушай, а что ты меня вопросами заваливаешь? Я же не спрашиваю тебя, какой у тебя дар. А ты меня постоянно спрашиваешь.
— Да ладно тебе, у меня дар простой: я умею разминать и сращивать любое железо.
— Да?! Это как?
— Ну, потом
— Так ты огневик, ты всё плавишь?
— Нет, сказал же тебе, я разминаю железо, ну, как воск, только долго, и я могу сращивать любую вещь или ваять из неё что-нибудь.
— Ааа! Так тебе в скульптуры можно идти, ты, наверное, и бронзу можешь так, и медь?
— Могу, — нехотя признал Пётр, — но они тяжелее даются, отец сказал, что мне с таким даром лучше идти в инженеры, да я и сам так думаю, а мама говорит, что из меня и вправду хороший скульптур получится, или техник какой. Но мне не хочется быть ни скульптором, ни инженером, я хочу стать физиком, чтобы познать суть вещей. Видел, какие сейчас машины паровые делают, а ещё, говорят, есть те, что на эфире работают.
— Так эфир же дорогой, его только в редких рудных месторождениях добывают.
— Да, но отец как-то обмолвился, что нашли новый способ: берут руду, обрабатывают её кислотой, потом в чём-то ещё замачивают, и она выделяет эфир в большем количестве, чем до этого. Сейчас по всем заводам, что когда-то добывали эфир кустарным способом, инженеры поехали, смотрят на отвалы использованной породы и думают, как всё это извлечь. Если получится, то эфиры мы сможем добывать раз в сто больше. Породы скопилось горы, вон на юге целые терриконы стоят.
— А про то другие страны знают?
— Знают, как им не знать, у них тоже есть подобное, но меньше, чем у нас, у нас самые богатые залежи пород, у них намного беднее, да и перерабатывать мы так до конца не научились, отчего наши отвальные породы намного жирнее их будут. Слышал, зашевелились опять в Европе, требуют рассмотреть, справедливы ли претензии Склавинской империи к полабам и словенам, что живут под контролем Кельтиберии.
— Ааа, — протянул я. — Нет, не слышал.
— Вот, — вздохнул Пётр, — как бы война не началась из-за этого.
— Побоятся.
— Может быть. Так у тебя какой, всё же, дар?
— У меня живой рисунок.
— Живой рисунок?
— Да, я могу показать любой предмет и если пойму, как он работает, то покажу это наглядно, а ещё смогу всё в разрезе показать.
— Ну, ты даёшь, у тебя прекрасный дар!
— Да, но я так не считаю.
— Ага, его не сделать боевым.
— Я тоже так думаю, — грустно согласился я.
— Да ты не расстраивайся, мой тоже боевым не назовёшь. Я же ведь не огонь или лёд метать могу, я железо мну, да и только, тоже так себе дар.
— У тебя интересный дар, но боевым не назовёшь.
— Вот и я о том. Но ничего страшного,
— Это да, но девчонки своевольные, не понравишься — не пойдут за тебя замуж.
— Ну, это мы ещё посмотрим! К моей матери, знаешь, уже сколько раз приходили другие родители ради помолвки со мной, а она всем отказывает, говорит, что я ещё не готов. А сама ищет кого познатнее, чтобы со мною обручить, но мы мелкопоместные бароны, с нами только такие же хотят породниться. Не вхожи мы в большую аристократию.
— Вот ты, Пётр, дворянин, а мне только предстоит то выслужить.
— Да толку-то, — махнул рукой Пётр, — всё то же самое, что и у простых людей, только правил больше и урону чести никак нельзя допустить. За честь хоть на смерть иди, но не допусти поругания.
— Да это ясно. А ты где жить намерен в столице, когда поступишь?
— Не знаю ещё, пока у родственников, а там видно будет.
— А я сразу комнату стану просить для себя.
— Если тебе место выделили, то и комнату дадут, у тебя всё равно ведь денег на то нет.
— Да, — вынужденно признал я, — очень дорого снимать.
— Вот и я о том же, — вздохнул Пётр, — мне тоже дорого снимать.
Разговор постепенно перешёл на учёбу, потом на родителей, на разные случаи из жизни, так незаметно пролетел почти весь день, и мы, пропустив обед, решились идти на ужин в вагон-ресторан, чтобы уже лечь спать на полный желудок. Сытым ведь спиться легче и слаще.
На ужин мы собрались около пяти часов вечера, позже туда направятся господа постарше, а раньше идти не имеет смысла, можно опять проголодаться. Вагон-ресторан находился через один вагон от нас, потому добрались мы до него очень быстро, и главное, вовремя.
В этот час он оказался почти свободным, и многие столики пустовали. Один из них мы и заняли. Здесь прислуживал не обычный половой, как в чайной, а настоящий официант, что даже имел некоторую униформу, в виде синих брюк и чистой белой рубашки, которую украшала нашитая эмблема железных дорог в виде перекрещённого топора и якоря синего цвета. На руках у него красовались нарукавники белого цвета, что сливались цветом с рубашкой.
— Чего изволите кушать? — обратился он к нам, когда мы уселись за стол.
— А меню?
— Вот, пожалуйте, — и нам выдали по небольшому листу тонкого картона с эмблемой железнодорожного ведомства.
Выбор блюд оказался очень хорош: тут тебе и борщ, что красный, что зелёный, и щи с квашеной капустой и ветчиной домашней, и вторые блюда, всевозможные каши, да картофель во всех его вкусных видах. Выбор напитков также удивлял многообразием, начинаясь от обыкновенного грушевого взвара и лимонного кваса до кофе по-анатолийски и маньчжурского зелёного чая с интригующим названием «Поцелуй сакуры».