Конструктор живых систем
Шрифт:
— Да какой он гимназист, приблудный нищеброд это, Вахтанг.
— Это вы сейчас обо мне? — вмешался я в их разговор.
— А то, о ком же? О тебе, конечно! — сказал среднего роста, но при этом очень полный картвел, по имени Вахтанг.
— Это оскорбление! — выкрикнул я в ответ и бросил себе под ноги вещи.
— А ты дворянин разве, чтобы оскорбляться, а? — презрительно процедил слова сквозь губу высокий, голубоглазый блондин по имени Казимир.
— Он из разночинцев, — спокойно пояснил третий, очень сильно смахивавший на свея, рассматривая меня с таким видом, как будто увидел блоху, а не человека.
— Ты ещё нас на дуэль
Кровь бросилась мне в лицо, но я не нашёлся с ответом. На дуэль мог вызвать только дворянин, если ему нанёс оскорбление другой дворянин. Во всех остальных случаях ссоры решала полиция или, как в данном случае, кулаки, но последствия для участвующих в драке потом окажутся абсолютно разными. Мне ещё потом и штраф присудят, независимо от того, прав я или не прав. Мы сословное общество, где права у всех разные, но и этим так просто с рук не сойдёт, особенно, если я смогу доказать оскорбление.
Этот самый Казимир, судя по его лицу и имени, являлся полабом и носил перстень-печатку, что указывало на его принадлежность к дворянам. По остальным понять, кто они, оказалось труднее, но судя по одежде, небедные уж точно. Нужно сохранить лицо, но для этого придётся драться со всеми, и если окажется, что они все дворяне, то у меня возникнут проблемы. Да и как драться на равных, когда их трое, а я один…
— И вызвал бы, а вы разве дворяне? — наконец нашёлся я с ответом.
— Ха! Я барон Казимир Блазовский.
— А я князь Вахтанг Кавабидзе.
— Я барон Густав Седерблом, а ты кто?
— Я Фёдор Дегтярёв, сын почётного гражданина и поручика императорской армии, погибшего в бою.
Судя по выражению их лиц, меня ожидал поток дальнейших оскорблений, но армию в империи уважали и оскорбление памяти погибшего офицера уже рассматривал не обычный суд, а суд чести, который проводился только представителями дворянства, за такие проступки карали всех без исключения и очень серьёзно. Поэтому новый поток оскорблений, зародившийся в их головах, так и не покинул их рот.
— Ясно, — Казимир, что явно являлся заводилой всей компании, деланно зевнул, — ладно, пойдёмте отсюда, пусть насладится своим убожеством. Пора отобедать, ведь нам не нужно бродить по складам, чтобы сэкономить копейки от пенсии, оставшейся по потери кормильца.
Оскорбление достигло своей цели и, сжав в кулаки, я бросился на полаба. Будь, что будет, но память отца я не отдам на поругание. Этого, видимо, и добивалась данная троица.
— Густав! — крикнул Блазовский, и в тот же миг мои ноги потеряли опору, и я на всём бегу на мгновение завис и упал, ударившись со всей силы о землю. Искры посыпались у меня из глаз, я на какое-то мгновение потерялся, чувствуя боль в разбитом о землю лице. Этим воспользовалась троица и, издевательски засмеявшись, они направились прочь.
— Хороший у тебя дар, Густав, — сказал Казимир, — отлично выбивает опору из-под ног всяких нищебродов.
К тому моменту, когда я смог встать и посмотреть им вслед, троица оказалась уже довольно далеко. Бежать за ними глупо, да и что я мог им сделать, кроме как опять упасть на землю, мой дар ничем не сможет мне помочь в такой ситуации, ничем. Но я запомнил и эти слова, и этот поступок. Придёт время, и я смогу отомстить всем троим, поступив с ними так же, как они сейчас со мной.
Стерев кровь с лица, я хмуро обернулся вокруг, но рядом никого не оказалось, и наша стычка никому не попалась на глаза. Это и хорошо, и плохо.
У меня слабый дар, но я уверен, что смогу сделать его сильным и трансформировать во что-нибудь совсем иное. Как? Этого я пока не знал, но решил стремиться всеми силами!
Постояв ещё несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя, я собрал лежащие на земле вещи и побрёл в общежитие. Там по-прежнему клубились новоиспечённые студиозы, на меня никто из них не обратил внимания, лишь вахтёр бросил мимолётный взгляд, и узнав, ничего не сказал, опрашивая очередного заезжающего.
Ну, а мне что говорить? Дойдя до своей комнаты, я сгрузил вещи на кровать и пошёл умываться. Глядя на себя в зеркало, ухмыльнулся: нос напух, а сам лопух, и ведь ничего не смог противопоставить троим придуркам. Взял бы хоть камень кинул вслед, и то хлеб. Хотя, что бы это дало? Меня потом могли ещё и обвинить в том, что я напал на дворян, сам не будучи дворянином, и это в первый же день.
М-да, вот же хитрые ублюдки, подловили, поглумились и ушли, в полном триумфе. Есть над чем поразмыслить, но унывать я не привык, а месть — блюдо, которое хорошо употреблять холодным. Не знаю, на каком они факультете учатся, но в долгу я не останусь. Впрочем, что сейчас об этом думать, надо сначала зарекомендовать себя, научиться каким-то боевым навыкам, а уж потом в драку лезть, а то опять опозорюсь, и мордой в грязь.
Я представил, как выглядел со стороны, и меня посетило дежавю: с одной стороны, стало больно, с другой — меня захлестнула иррациональная ярость. Хотелось найти всех троих и долго и жестоко бить. Невольно усмехнувшись собственным мыслям, я решил пока оставить всё, как есть. Уронили они меня на землю, разбили нос, причём просто так, ну что же, долг платежом красен, а пока хватит об этом думать. Вахтёр предупреждал, что здесь всё непросто, вот и подтверждение его слов. Я ещё раз взглянул на себя в зеркало, закончил умываться и пошёл в свою комнату.
Войдя, я проверил, на месте ли записка кладовщика, пробормотал вслух полученный от него адрес лавки по продаже академической, да и не только, формы и мастерской по пошиву, захватил кусок матери и отправился искать нужный дом.
Выйдя за ворота, я оглянулся вокруг. Улица, на которую выходил учебный комплекс зданий академии, не имела такой ширины и пропускной способности, как центральные улицы Павлограда, скорее, она напоминала обычные улицы Крестополя, которые хоть и вмещали намного меньше народа, но жизнь бурлила почти так же, как и здесь.
Движение по ней оказалось не слишком оживлённым, но то и дело подкатывали нанятые абитуриентами экипажи со всех сторон города, а то и просто извозчики с вокзала, и высаживали новоиспечённых студиозусов, что думается, мало отличались от меня в своей наивности.
Сделав несколько шагов вдоль улицы и удалившись непосредственно от входа, я остановился, и некоторое время с искренним любопытством наблюдал за прибытием поступивших в академию. Наблюдал минут пять, затем, отвернувшись, потопал по своим делам, мысленно создавая картину уличного движения. Зачем? Чтобы потом потренироваться на досуге, пока никто не видит. Мне надо добиться увеличения продолжительности времени, в течение которого я смогу удерживать картину, а это достигается только постоянными тренировками.