Копейщики
Шрифт:
Император очнулся от раздумий, позвонил в колокольчик, дождался появления адъютанта и приказал ему принести из спальни шкатулку красного дерева. Выпроводив офицера, Карл достал висевший на шее под батистовой рубашкой маленький ключ на золотой цепочке. Открыв шкатулку, он вперил взгляд в лежащий на дне предмет. Это был ещё один железный наконечник копья.
«Неужели легенда о копье Лонгина – ложь? Неужели сила наконечника – красивая сказка для дураков и легковерных королей вроде меня? Сколько всего копий, и какое из них подлинное? Не мог же Фридрих спрятать в своей гробнице простой кусок железа, пригодный разве что для переплавки и изготовления крестьянской сохи! Тогда что представляет собой наконечник, хранящийся в Соборе Святого Петра?» - Король взял в руки наконечник и отодвинул в сторону шкатулку.
«Вот ещё одно копьё, найденное свитой короля Богемии [140]
– Карл внимательно рассматривал золотые накладки тонкого лезвия. – Но и оно не очень-то помогло своим бывшим владельцам».
– Или Мерон меня обманул? – воскликнул вдруг Карл, побледнев. Он вернул наконечник на место, захлопнул крышку шкатулки и снова замер в раздумье. Его губы кривились в злой и мстительной усмешке.
«Скорее всего, Мерон – предатель. Кому он мог ещё пообещать настоящую реликвию, найденную тамплиерами в Святой земле? Петру Первому, Людовику XV или моим родственникам – жадным и ненасытным испанским Габсбургам? Если так - я уничтожу этого самоуверенного офицеришку, но… сначала нужно узнать, где он прячет настоящий наконечник. Передать копьё моим врагам у него просто не было времени. Разве что… - глаза короля округлились от внезапной догадки, - он сам решил обладать им. Власть, слава и богатство – вот достаточно веские причины, чтобы предать своего императора».
– Карл вскочил и схватил колокольчик. Громкий беспорядочный и нервный звук звонка всколыхнул сонную тишину дворца.
140
В 1354 году, по мнению одного известного британского историка, свита короля Богемии Карла IV в одном цистерцианском монастыре случайно(?) обнаружила наконечник, якобы пронзивший тело Иисус,а и что именно Карл IV первым публично назвал наконечник «Копьём Господа». Именно он приказал покрыть золотом потускневшие серебряные накладки и заменить прежнюю надпись на серебре, сделанную по воле Генриха IV из Франконской династии германских императоров (?), на другую: «Копье и Гвоздь Христовы». В настоящее время этот наконечник хранится в Вене во дворце Хофбург. Кстати, экспертиза, проведенная британцем Робертом Фезером в январе 2003 года, включавшая рентгеноспектральный и флуоресцентный анализ, показала, что наконечник копья изготовлен в VII веке. Таким образом, доктор Фезер подтвердил, что копьё никак не могло быть создано во времена Иисуса Христа. Интересным в его заключении выглядело замечание, что при изготовлении наконечника поработал искусный кузнец - а это значит, что он был выкован, а не выплавлен. Другими словами, относить лезвие к первому веку, когда ещё не знали технологии ковки, было бы ошибкой. Да и размер наконечника несколько крупнее тех, которые использовались римскими легионерами.
Глава 3
В бегах
Два года он уже в бегах. Сначала Венгрия, потом Балканы, Турция, снова Балканы, северная часть Италии, Южный Тироль. И вот провидение привело его сюда, в маленький швейцарский кантон Обвальден. Небольшое бенедиктинское аббатство Энгельберг приютило беглеца. Монахи не спрашивали ни имени, ни звания, ни откуда он, ни куда идёт. Проводя почти всё своё время в монастырской библиотеке, брат Жиль (так Мерон просил монастырскую братию называть его) читал разрешённые настоятелем древние манускрипты, выписывал что-то в свои личные бумаги. Ещё он помогал в переплёте новых книг, обучался ровно разрезать и выравнивать листы кож, которые потом превращались в оклады книг. Когда начинала кружиться голова от запахов книжной пыли, красок, клея, он выходил во двор и вдыхал холодный воздух свободы. Он совершенно по-новому видел родину своих предков после долгих скитаний, после мерзкого чувства страха, если вдруг случайно в каком-нибудь кабачке или таверне ему приходилось слышать немецкую речь с венским акцентом.
Как он, оказывается, любил эти горы, эти покрытые снегом вершины с густыми высокими елями на пологих склонах, эти ручьи, берущие начало прямо под ногами и пропадающие в далёких, жаждущих влаги возделанных крестьянами полях! Эти скалы возвратили ему почти забытую радость защищённости и беспечную беззаботность детства. Жильбер даже вспомнил, как из коры дерева сделать кораблик, как пристроить к щепке мачту, как натянуть на неё парус из клочка ткани. Однажды он не удержался и вырезал из сухой сосновой ветки
Но здесь, среди камней и снега, ему лучше. Он никому и ничего не должен. Не нужно постоянно оглядываться на каждый шорох за спиной. Твёрдые, но доброжелательные глаза монахов Жильбер встречал ответными приветливыми взглядами и сдержанными поклонами. Половину денег, оставшихся после долгих приключений - а это была сумма немалая - Мерон отдал настоятелю. Они ему теперь не нужны. Зачем золото, когда есть крыша над головой, кусок хлеба, кувшин воды или кубок монастырского вина за ужином?
Правда, сердце! Сердце, долго остывающее в гневе, никак не могло успокоиться от перенесённой обиды. Но теперь всё это в прошлом. Теперь он может с холодной головой перенести свои воспоминания на толстую стопку бумаги, подаренную ему настоятелем.
Жильбер Мерон… Только серым, грубой выделки, листам, хранящимся под соломенным тюфяком его постели в келье для паломников, он может доверить своё имя.
В этой дьяволом забытой и обласканной Богом глуши императору Карлу, несмотря на все усилия шпионов, его не достать. Да и долго ли Габсбург будет помнить о каком-то офицере, исчезнувшем при странных обстоятельствах?
Мерон вспоминал и записывал все, что случилось с ним в Вене, пытаясь понять - почему?
Его не насторожила холодность императора при прощании. Жильберу было приятно снова встретиться со старыми товарищами, тянувшими лямку гарнизонной службы в небольшом городке в окрестностях австрийской столицы. Он излучал довольство собой и гордость, выходя из казначейства и чувствуя приятную тяжесть монет в объёмистой кожаной седельной сумке, небрежно перекинутой через плечо.
На вопрос чиновников, какими деньгами он хотел бы получить вознаграждение от короны, Мерон беззаботно, но с внутренней дрожью ответил:
– В золоте, конечно, во французских луидорах [141] , если это возможно.
К его удивлению и радости, сверившись с записью в бумаге с императорской печатью и посовещавшись между собой, двое людей в канцелярских бело-зелёных мундирах вынесли небольшой мешок. Выложив на стол блестящие золотые кружочки, они дважды тщательно пересчитали их и подвинули вместе с ведомостью Мерону:
141
Луидор - (франц. Louis d'or — «золотой Луи», Louis — Людовик) - старинная французская золотая монета, чеканка которой по образцу испанского пистоля началась в 1640 г. при Людовике XIII (отсюда название монеты) и продолжалась до Великой французской революции (1789—1794). Вес – около 7,2 г. 916 пробы.
– Распишитесь.
Теперь золото хранится у настоятеля монастыря. А малая часть (на всякий случай) лежала в маленьком мешочке под матрасом в келье.
«Что сказал аббат, принимая деньги из рук неизвестного странника?» – Жильбер печально улыбнулся.
– На чёрный день, мой мальчик. Ваш или аббатства. Спаси нас Всевышний и разведи во времени с такими днями.
После аудиенции у короля Мерону казалось, что жизнь прекрасна. Карьера при дворе ему обеспечена. Он получил отпуск и с удовольствием посещал злачные места, угощая товарищей пивом и вином, женщинами и развлечениями.
Он ждал новых поручений и скучал, слушая хвастливые рассказы офицеров о подвигах в испанских походах.
Но потом всё изменилось. Казалось, что о нём просто забыли. Срок отпуска давно закончился, но ему продлили такую вольную жизнь ещё на месяц без просьб с его стороны и без объяснений.
«Кстати… - прервал воспоминания Жильбер, – пора бы выйти во двор и подышать свежим воздухом. Пусть глаза отдохнут. Да и руки нужно размять». Пальцы, уставшие держать перо, отекли и болели.
На монастырском подворье он кивнул привратнику, чинившему засов калитки, и вышел за ворота аббатства.
День клонился к вечеру. Неяркое в лёгкой туманной дымке солнце зацепилось за край уходящих к западу заснеженных вершин. Казалось, что оно ещё не решило, отправиться дальше на Запад, подарив долинам сон и покой, или ещё немного полюбоваться живописными холмами, суровыми скалами и вертикальными дымами печных труб маленьких, словно игрушечных крестьянских домов.
Их белые от инея бревенчатые кубики были разбросаны на лугах, схваченных первым слабым вечерним заморозком, и лукаво подмигивали небу светом небольших подслеповатых окон.