Копейщики
Шрифт:
"Крест, как символ распятия Иисуса, не должен служить предметом поклонения, так как никто не станет поклоняться виселице, на которой был повешен его отец, родственник или друг".
– Слишком много почему и зачем. – Мерон обвёл глазами полки библиотеки и вздохнул.
Правда, на первое «почему» он, кажется, знает ответ. Копьё, хранящееся в Соборе Святого Петра и Павла – или подделка, или просто старый кусок железа, принадлежавший во времена крестовых походов какому-то солдату.
Жильбер внимательно прочёл все свитки, где упоминалось обретение Ватиканского наконечника бродячим монахом по имени Простак Бартоломео.
«История слишком невероятна. Бред больного человека приняли за божье откровение.
– Жильбер
– Перекопали кучи песка на огромных площадях пустынных территорий, бывших когда-то полями сражений. Странно было бы не найти какой-нибудь древний меч римлян, пику сарацина или копьё латника. А несчастного сумасшедшего монаха канонизировали под именем Святого Петра Пустынника».
– Мерон отложил в сторону старые пергаменты и провёл по ним рукой в знак благодарности.
«Что ещё вы мне откроете?» – Не торопясь, он придвинул к себе очередной манускрипт, тоже относящийся к эпохе крестовых походов, и стал листать хрустящие на сгибах листы.
История! Что ты знаешь о вечности? Что знает вечность о тебе? Ты – или падчерица времени, или времени - заботливая мать, хранящая воспоминания о своём бесконечно растущем ребёнке. Иногда бывает слышно, как звуками военных труб слишком громко кричит время, играя в свои шумные игры. Иногда оно засыпает в своём сытом благополучии и спокойствии. Только слышно, как история со скрипом качает детскую колыбель. Но в огромном Царстве вечности, помимо всего прочего, длинной чередой сменяются люди, которые взяли на себя труд зеркал для подвижного, капризного, вспыльчивого и жестокого подростка.
Что время и история делали бы без незаметных и незаменимых в своём тщании и кропотливости смертных тщедушных человечков, гнувших спины в древних храмах Египта, Шумера, Иудеи, Эллады, Рима со стилосом или каламом в руках над глиняными и восковыми табличками? Разве зря в тени олив и пальм, в холоде пещер и тёмных келий, а спустя века - в сухом воздухе скрипторий - шла кропотливая работа? Кто бы знал о деяниях и мужестве великих, о нищете и вопиющих страданиях бедных, о сотрясателях Вселенной и мудром философе в пустой бочке из-под зерна? Кто знал бы о самой дубовой бочке, сбитой в жаркий полдень никому не известным рабом? Впрочем, бочку придумали, если время не ошибается, лет через пятьсот после смерти Диогена. Но ведь людям во все времена нужны красивые легенды.
Вот и сейчас, когда за окнами монастырей Солнце обжигает плечи крестьянам, когда весна протягивает сеятелям на ладони пышную тёплую землю, готовую принять зерно, за грубо сколоченными столами слышится тихое «Скр-р-р-ип». Это царапают бумагу гусиные перья, открывая для истории, как растёт и преображается, болеет язвами и выздоравливает, дурнеет или хорошеет, но никак не хочет взрослеть легкомысленное дитя-время.
Прошло почти полгода. Мерон проводил в библиотеке монастыря всё свое свободное время. Только сон или необходимость размять мышцы заставляли его выходить на белый свет. Он стал бледен и худ, и совсем не общался с монахами. Странники, ищущие край земли или жаждущие приобщения к благочестию Святого престола, тихо и смиренно приходили в аббатство Энгельберг и незаметно уходили спустя день или два. Только странный гость настоятеля стал для писцов и переплётчиков скриптория привычным и своим, как будто жил здесь целый век. Бежавший от суеты мира путник довольствовался малым. Он мог бы, как знаменитый ученик Антисфена по имени Диоген, когда спросили, зачем тот ходит среди белого дня с фонарём, ответить: «Ищу человека».
Жильбер, в отличие от античного философа, искал себя в огромном ворохе пергаментов, свитков и книг.
Он искал ответы.
Вот и сегодня он наносил воды из ручья для кухни, съел кусок козьего сыра и, алчущий
Мерон сел у открытого окна за любимый стол, часть которого ему освободили монахи. Из холщовой сумки на поясе он достал свои бумаги.
Это утро было особым. После долгих поисков, сбора чужих откровений и анализа собственных догадок, долгой пахоты среди густых зарослей литер, посева зёрен внимания на бесконечных строках белых бумажных и жёлтых пергаментных полей, наступило время жатвы. Он, наконец, систематизировал свои записи, выстроил ловушку, сплёл сеть для охоты на правду. Насколько густы для улова ячейки, он решил проверить сегодня.
Став своим в библиотеке аббатства, такой же привычной для монашеских глаз вещью, как деревянные лавки, дубовые столы, лестницы у самых высоких полок, Жильбер получил возможность самому рыться на стеллажах, в архивах, сундуках. В старом, облезлом шкафу в самом дальнем углу скриптория он обнаружил среди горы табличек и древних пергаментов несколько потрёпанных временем и изъеденных мышами писем Великого магистра Ордена тамплиеров, датированных 1226, 1228 и 1229 годами. Два куска тонкой телячьей кожи были долговыми расписками. Там шла речь о займах монастырю Энгельберг. Мерон сделал заключение, что аббатство в то время испытывало денежные затруднения, и настоятель обратился к тамплиерам.
В итоге святая обитель получила деньги в северной Италии в одном из командорств Ордена. Первая сумма составляла 1000 турских фунтов, вторая (конец 1228 года) значительно больше – 120 тысяч фунтов. Третье письмо отвечало на вопрос, зачем была нужна такая огромная сумма денег. Золото, привезённое в монастырь, через две недели выдали посланцам короля Фридриха. Помимо прочего, в куске пергамента со сломанными печатями магистрата Палермо (Мерон нашёл свиток в той же стопке пыльных бумаг) содержался запрос, написанный знакомым почерком короля Фридриха. В письме излагалась просьба к настоятелю аббатства Энгельберг найти в монастырских архивах сведения об иудейском племени нафталитов, о царе Израиля Давиде.
Жильбер с удивлением прочёл требование Штауфена прислать ему первые списки с Евангелий от Матвея и Иоанна.
«И что же значат эти очень большие по тем временам суммы? – Мерон оторвался от бумаг и задумчиво посмотрел в окно.
– А это значит, что орден тамплиеров при посредничестве монастыря принимал участие в финансировании четвёртого крестового похода, которым командовал Фридрих», - размышлял Жильбер.
Он сделал пометку в своих записях.
«Зачем ему были нужны сведения о царе Давиде и нафталитах?
– Зашелестели страницы, забегало в поиске перо.
– А затем, что в иудейских книгах я уже встречал упоминание о копье царя Давида, как источнике силы, власти и могущества. Давид был прекрасным военным стратегом и тактиком, объединившим два царства – Иудею и Израиль. Никто не мог в то время противостоять его войскам и дипломатии. А нафталиты – ведь это одно из колен Израилевых. Они, похоже, владели какими-то тайными знаниями, о которых догадывался царь Давид и упоминание о которых искал Фридрих в книге «Зохар» и в «Суждение о рождённом» у Авраама Ибн Эзры.
«В свою очередь, эти факты с очевидностью свидетельствуют, что наконечник из гробницы Фридриха – ценная реликвия, своего рода талисман, путеводная нить в лабиринте восточной дипломатии, источник силы, которая помогла королю в крестовом походе почти без потерь отобрать у арабов Иерусалим и противостоять папским притязаниям на власть в самой Италии и центральной Европе. Мистика, конечно - но в её основе лежат конкретные великие деяния и успехи той или иной исторической личности. Может эта сталь быть копьём царя Давида? – Жильбер с усилием потёр виски, прогоняя усталость. – Конечно, может. Если бы у короля были наследники, стал бы он прятать копьё в пустой могиле? Но, увы, продолжателей рода и дела Бог ему не дал».