Копейщики
Шрифт:
Он взял в руки очередной жёлтый лист. Это была написанная от руки листовка самого Фридриха (наверное, как контрвыпад против Святого престола), где критиковался - подумать только!
– сам Наместник Бога на земле. Мерон стал внимательно читать.
«…Вы ссылаетесь на древних, вы ссылаетесь на мудрость Гераклита Эфесского, который в ряду великих изречений, таких как «Всё течёт, всё изменяется», по моему мнению, сотворил ложные истины, не совместимые с христианством, а совместимые с вашим revisio учений Иисуса Христа. Что рёк Иисус?
– «…Не убий… подставь левую щеку, если ударили по правой…» А что говорил Гераклит, этот еретик,
Мерон торопливо стал заносить выдержки из документа на бумагу, делая ошибки, зачёркивая и тут же исправляя слова.
«…Это и есть ваша veritas [146] и суть, ваше praeceptum [147] , заблуждения и побуждения к действию. Вы – посылающие христиан в крестовые походы убивать других христиан, не признающих ваших ошибок. Ваши легаты – посылающие с Вашего благословения резать иудеев и мусульман, также верующих вместе с нами в пророка Адама, Иисуса, Мухаммеда - этого последнего из подвижников, спасших нас от многобожия и идолопоклонства. Это вы – еретики и безбожники, поклоняющиеся тельцу наживы, украшающие ваши церкви золотом, снятым со святилищ Иерусалима и Константинополя… Это вы торгуете индульгенциями и фальшивыми слёзами Иисуса…»
146
veritas (лат.) – правда.
147
praeceptum (лат.) – правило.
Исписанные Мероном страницы вырастали во внушительную стопку.
«…Это вас нужно гнать из церквей и соборов, как гнал Иисус лавочников из Иерусалимского храма…»
Озадаченный, Жильбер прислонился спиной к выбеленной стене скриптория.
«И эти строки выносил на всеобщее обозрение Фридрих, участник крестовых походов и командующий христианскими армиями на Святой земле? Не может быть! Нужно посмотреть дату. Месяц август 1246 года. Это писано за четыре года до смерти короля. Что произошло с сицилийским монархом и императором Священной Римской империи? Какие причины так изменили сознание честолюбивого воина и рыцаря? Уж не учение альбигойцев тому виной?»
А может, здесь причина в другом? В переосмыслении самим королём Святого Писания, в понимании тщеты добрых намерений, несовместимых с негодными средствами, злом и насилием, как инструментами достижения целей? Ведь все его действия в последние годы жизни направлены на освобождение всей Италии из-под власти пап, на объединение итальянских провинций в единое мощное государство, на закладку фундамента дворцам просвещения, коими являлись университеты. Не зря церковь считала его безумцем, еретиком, одержимым дьяволом.
«Теперь я понимаю, за что он был отлучён от церкви. И за меньшее сжигали. Но только - не в этом случае. Руки были коротки». – Мерон уставился в переписываемый текст.
«Тогда что получается? В той последней строке стихотворения король был прав. Жизнь, где вера в Бога вошла в противоречие с реалиями духовной и светской жизни, далёкими от учения Иисуса… Жизнь, где устремления подвижника
Вдруг Мерона осенила робкая, но встраиваемая в логическую цепочку рассуждений мысль.
«А не в том ли причина непротивления тамплиеров арестам и пыткам в королевских судах, что они осознали всю разрушительность военного противостояния Ордена с королём Франции и Святым престолом? Для Европы это было бы катастрофой. Обладавшие мощной рыцарской армией, огромным штатом осведомителей и шпионов монахи могли бы поставить любого короля на место. Но… подставили другую щёку ради высшей цели. Какой? И что всё-таки искал Филипп Красивый при обыске Тампля? Деньги были для него не главным. Господи, опять я блуждаю в лабиринте домыслов и тайн…»
Обычное утро для монастыря. Пропели тонко петухи в недалёкой деревне. Рассвет заблудился в облаках, напитался влагой и пролился лёгким дождём. Голос звонницы призвал монахов к утренней молитве и затих. Из пекарни аббатства запахло свежеиспечённым хлебом. Восстало и прошло время утренней трапезы.
Но Мерон никак не мог проснуться. Эту ночь он запомнит, как тяжёлое забытьё, сквозь которое он слышал осторожные шаги, тихий шёпот, шелест ряс. Он знал, что ему нужно встать и открыть глаза. Только все попытки подняться были напрасны.
Наконец кто-то сильно потряс его за плечо, и Мерон с трудом разлепил веки. Это оказался монах, пришедший забрать посуду после завтрака. Удивлённо переводя взгляд с нетронутой кружки молока на кусок хлеба, ополовиненный птицами, и увидев, что спящий открыл глаза, монах перестал тормошить Жильбера. Сильный выдох облегчения из могучих лёгких заставил тонкую занавеску на окне пошевелиться.
– Ох! Слава Иисусу, ты жив! – Монах повеселел, заулыбался и принялся укорять Мерона:
– Ах, как постыдно чрезмерное питие вина. Остерегись, брат Жиль. Монастырское – оно крепче любого мирского. Только разбирает не сразу, - сильная рука парня хлопнула Мерона по плечу. – Вставай! В скриптории уже спрашивали о тебе.
Жильбер с трудом сел на постели, чувствуя тошноту и головную боль.
«Странно, ведь я вчера вина и в рот не брал».
За ужином монахи причащались, а он пил только яблочный сок, принесённый для тех, кто постился, наложив на себя обет воздержания.
Сухая горечь во рту не давала разуму сосредоточиться на делах насущных. Внезапно на дне желудка зашевелился горячий ком, который, увеличиваясь в размерах, подкатил к горлу и попросился наружу. Рвота густым фонтаном выплеснулась на пол. А ведь Мерон не только не пил спиртного, но и съел за ужином всего лишь овсяный суп.
«Похоже на яд, - подумал вдруг Жильбер, - или… на сонное зелье».
Он взял кувшин воды, приготовленный для умывания, и выпил содержимое до дна.
Спустя пару минут тошнота вновь подкатила к горлу. Выворачиваемый наизнанку, Жильбер схватил медный labrum. Через мгновение всё содержимое желудка оказалось в тазу.
Ещё через пару минут к Мерону возвратилась способность думать. Он вспомнил свой мучительный сон, шорохи в келье и бросился к постели. Подняв тюфяк, проверил содержимое сумки. Всё вроде в привычном порядке лежало на месте. Только чередование бумаг в стопках было несколько иным.