Копилка Сатаны (Ученик дьявола)

Кинг Стивен

Он вернулся к столу, с удивительной проворностью схватил целый пучок белокурых волос Тодда и резко потянул.

— Перестаньте, — отрезал Тодд, но уже слегка улыбаясь.

— Кроме того, — сказал Дуссандер, снова усаживаясь в кресло, — у тебя белокурые волосы и голубые глаза. У меня тоже голубые глаза, и до того, как мои волосы поседели и выпали, тоже были светлые. Ты мне расскажешь историю вашей семьи. Про тетушек и дядюшек. О людях, с которыми работает твой отец. О хобби твоей матери. Я все запомню. Я выучу и запомню. Через пару дней я опять все позабуду — сейчас моя память больше похожа на решето, — но какое-то время я все буду помнить. — Он грустно улыбнулся. — В свое время я обошел

Уайзенталя и вешал лапшу на уши самому Гиммлеру. Если я не проведу одного-единственного учителя средней школы, значит, мне пора завернуться в саван и ползти на кладбище.

— Может быть, — медленно проговорил Тодд, и Дуссандеру стало ясно, что план принят.

— Есть еще одно сходство, — сказал Дуссандер.

— Еще одно?

— Ты говорил мне, что твоя мать на одну восьмую — еврейка. Моя мать была чистой еврейкой. Так что мы оба — жиды, мой мальчик. Как в старом анекдоте, два мойши, что сидят на кухне.

Он вдруг зажал свой нос между пальцами правой руки. То же самое он проделал с носом мальчика левой рукой.

— И это видно, — проревел он, — видно!

Он захохотал, раскачиваясь в кресле туда-сюда. Тодд посмотрел на него удивленно и испуганно, потом захохотал тоже. Они еще долго смеялись на кухне Дуссандера, старик — сидя у окна, обдуваемый теплым калифорнийским бризом, а Тодд, качаясь на задних ножках табурета и уперевшись спиной в дверцу духовки, белая эмаль которой была вся в крестиках царапин, сделанных спичками Дуссандера.

Калоша Эд Френч (прозвище, как рассказал Тодд, объяснялось привычкой Эда носить калоши поверх кроссовок в сырую погоду) был худощавым мужчиной, имевшим особую страсть приходить в школу всегда в кедах или кроссовках. Он считал, что в кедах будет ближе к своим ста шести ученикам в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет, заведовать учебой которых ему надлежало. У него было пять пар кед разных цветов — от синих «Фаст Трек» до кричаще-желтых «Зонкерс», и он не догадывался, что его называют не только Калоша Эд, но еще Кроссовка-Пит, Кедман и даже Комета Кедман. В колледже за ним закрепилось прозвище Проказник, и даже этот постыдный факт как-то вышел наружу, что было довольно унизительно.

Он редко надевал галстук, предпочитая свитера-водолазки. Носил с начала шестидесятых, когда Дэвид МакКаллум рекламировал их в фильме «Человек из Д.Я.Д.И.» В колледже однокурсники часто незаметно обгоняли его и шли впереди, отпуская реплики типа: «Вот идет Проказник в свитере от Дяди». Он втайне считал себя единственным хорошим завучем из всех, кого знал. У него был хороший контакт с детьми. Он мог с ними потрепаться, мог заторчать от их музыки и молча посочувствовать, когда они влипали в истории. Он понимал их приколы, потому что знал, какой облом быть тринадцатилетним, когда все время кто-то наезжает, а ты не можешь отвертеться.

Но он никак не мог вспомнить, каким сам был в тринадцать лег. И полагал, что это та цена, которую приходится платить за взросление в пятидесятые годы. Это, а еще и вступление в новый мир шестидесятых с прозвищем Проказник.

И вот теперь, когда дедушка Тодда Баудена вошел в его офис, плотно прикрыв за собой стеклянную дверь, он почтительно встал, приветствуя его, но не решился выйти из-за стола навстречу старику. Вспомнил, что на ногах у него кроссовки, а пожилые люди иногда не понимают, что кроссовки — всего лишь средство психологической помощи детям,

у которых проблемы с учителями. Поэтому некоторые пожилые люди могут неправильно понять завуча в кроссовках или кедах.

«Приятный дедуля», — подумал Калоша Эд. Седые волосы аккуратно зачесаны назад. Костюм-тройка безукоризненно чист. Серебристо-серый галстук искусно завязан. В левой руке он держал старенький черный зонт (дождь моросил уже несколько дней) как-то по-военному. Несколько лет назад Калоша Эд с женой были на пьянке у Дороти Сойерс, они зачитывались книгами, написанными этой уважаемой леди, читали все, что попадалось. И вдруг показалось, что это герой ее книг — лорд Питер Уимсли в жизни. Только лет в семьдесят пять, уже после кончины Бантера и Харриет Вейн. Он отметил мысленно, что об этом нужно рассказать Сандре, когда придет домой.

— Мистер Бауден, — сказал он почтительно и протянул руку.

— Очень приятно, — ответил Бауден и пожал ее.

Калоша Эд старался не сильно давить и не тряс, как обычно, здороваясь с отцами. По тому, как осторожно старик протянул руку, стало ясно, что у него — подагра.

— Очень приятно, мистер Френч, — повторил Бауден и сел, аккуратно подтянув брюки на коленях.

Зонт он поставил между коленей, оперся на него и стал похож на пожилого городского стервятника, присевшего отдохнуть в кабинете Калоши Эда Френча. Эд уловил чуть заметный акцент, но не ту изысканную интонацию, характерную для высшего британского общества, к которому принадлежал Уимсли, а скорее европейскую манеру. Во всяком случае, сходство с Тоддом было заметным. Особенно нос и глаза.

— Очень рад вас видеть, — сказал Калоша Эд, усаживаясь в свое кресло, — хотя в таких случаях обычно мать или отец ученика…

Он сказал так, конечно, нарочно. Опыт почти десяти лет работы завучем убедил его, что, если на собеседование приходят тетушки, дядюшки или дедушки и бабушки, это значит, что дома неприятности — неприятности, которые и оказываются потом причиной возникшей проблемы. Калоша Эд вздохнул с облегчением. Семейные дрязги — это плохо, но для такого способного мальчика, как Тодд, гораздо хуже было бы сесть на иглу.

— Да, конечно, — сказал Бауден, стараясь казаться одновременно печальным и рассерженным, — мой сын и его жена попросили меня прийти сюда и обсудить с вами это неприятное дело. Тодд — хороший мальчик, поверьте. И ухудшение его отметок в школе — временное.

— Мы все на это надеемся, мистер Бауден. Курите, пожалуйста. В стенах школы обычно не курят, но для вас мы сделаем исключение.

— Благодарю вас.

Мистер Бауден достал из внутреннего кармана смятую пачку «Кэмела», сунул одну из двух оставшихся кривых сигарет в рот, извлек спичку, зажег о каблук черной туфли и закурил. После первой затяжки он по-стариковски закашлялся, потушил спичку и бросил в предложенную Калошей Эдом пепельницу. Эд наблюдал за этой процедурой, торжественной, как и туфли старика, с откровенным восхищением.

— Не знаю, с чего и начать, — сказал Бауден, печально глядя на Калошу Эда сквозь завитки сигаретного дыма.

— То, что пришли вы, — мягко сказал Калоша Эд, — вместо родителей Тодда уже говорит о многом.

— Да, конечно, — старик скрестил руки на груди. Сигарету он держал между указательным и средним пальцами правой руки. Спина прямая, подбородок приподнят. Что-то немецкое было в его манере изъясняться, и это напоминало Эду увиденные в детстве фильмы про войну.

— У моего сына и невестки дома не все в порядке, — сказал Бауден, тщательно выговаривая каждое слово. — Я бы сказал, большие неприятности. — Его глаза, старые, но удивительно ясные, наблюдали, как Калоша Эд раскрыл лежащую перед ним папку. Внутри было несколько листков бумаги.