Копилка Сатаны (Ученик дьявола)

Кинг Стивен

Последние пять или шесть лет я стал смотреть на своего отца как-то иначе. Может потому, что он живет сейчас в Сандоро, и я далеко. Мне стало казаться, что может быть, «Книга левой руки» — не такая уж плохая мысль. Вот тогда я и стал беспокоиться за Тодда. Мне все время хотелось рассказать ему, что в жизни есть нечто большее, чем просто возможность отвезти вас на Гавайи на месяц или купить брюки, не пахнувшие молью, из ящиков с пожертвованиями. Я никак не мог придумать, как ему все это объяснить. Но надеялся, что он узнает. И это снимало часть груза с моей совести.

— Ты имеешь

в виду чтение мистеру Денкеру?

— Да. Он ведь ничего за это не получает. Денкер не в состоянии платить. Он просто старик, оторванный от друзей и родственников, если кто-то из них еще жив; этот человек переживает то, чего всегда опасался мой отец. И тут появился Тодд.

— Я никогда не думала об этом так.

— А ты заметила, как Тодд меняется, когда говоришь с ним об этом старике?

— Он становится очень тихим.

— Именно. Он прикусывает язык и смущается, будто делает что-то постыдное. Мой отец так делал, когда кто-то пытался благодарить его за открытый кредит. Мы — правая рука Тодда, и все. Ты, я, все остальное — дом, лыжные прогулки в Тахо, «сандербэд» в гараже, вот этот цветной телевизор. Все это у него справа. И он не хочет, чтобы мы видели, что делает его левая рука.

— То есть ты не считаешь, что он проводит слишком много времени с Денкером?

— Дорогая, посмотри на его оценки. Если бы они стали хуже, я бы первый сказал: «Эй, парень, все хорошо в меру, не перегибай палку». Если что-то будет не так, это сразу проявится в его оценках. А они у него как?

— Нормальные, как и раньше, после первого спада.

— Тогда о чем мы говорим? Слушай, детка, у меня завтра в девять встреча. Если я не высплюсь, то буду выглядеть идиотом.

— Конечно, надо выспаться, — заинтересованно сказала она, и когда он повернулся, нежно поцеловала его в лопатку. — Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — умиротворенно сказал он и закрыл глаза. — Все хорошо, Моника. Не волнуйся.

— Не буду. Спокойной ночи.

И они уснули.

— Перестань смотреть в окно, — сказал Дуссандер. — Там нет ничего интересного.

Тодд с тоской поглядел на него. Перед ним на столе лежал учебник истории, открытый на цветной картинке с изображением Тедди Рузвельта на вершине горы Сан-Хуан. Беспомощные кубинцы разлетались в стороны, от копыт его лошадей. Теодор улыбался широкой улыбкой человека, знающего, что Бог в его раю, и что все прекрасно. Тодд Бауден не улыбался.

— Вы как надсмотрщик за рабами, разве нет? — спросил он.

— Я люблю быть свободным, — ответил Дуссандер. — Учи.

— Пошел в задницу!

— Когда я был маленьким, — сказал Дуссандер, — за такие слова мне пришлось бы мыть рот щелоком.

— Времена меняются.

— Разве? — Дуссандер глотнул виски. — Учи.

Тодд пристально посмотрел на Дуссандера:

— Вы просто ничтожный пьяница. Знаете это?

— Учи.

— Заткнитесь! — Тодд захлопнул книжку, и она закрылась с громким стреляющим звуком. — Я все равно не догоню. Не успею к контрольной. Мне еще пятьдесят страниц, все до Первой мировой войны. Я завтра в Читальном зале напишу шпаргалку.

Дуссандер резко сказал ему:

— Только попробуй.

— А

что? Кто мне помешает? Вы?

— Пацан, ты все еще не понял, на какие ставки мы играем. Думаешь, мне нравится тыкать тебя в книжки твоим сопливым носом? — Голос стал твердым, властным, командным. — Думаешь, мне нравится слушать, как ты тут по-детсадовски ругаешься? «Пошел в задницу» — Дуссандер жестоко передразнил Тодда высоким фальцетом, от которого мурашки побежали по спине. — Пошел в задницу, ну и что, какая разница, я сделаю завтра, в задницу!

— А вам это нравится! — закричал Тодд в ответ. — Да, нравится! Только сейчас, когда вы у меня за спиной, не чувствуете, что вы зомби! Так что дайте мне, черт возьми, отдохнуть!

— Если тебя поймают со шпаргалкой, что, по-твоему, случится? Кому первому скажут?

Тодд посмотрел на свои пальцы с обгрызенными ногтями и ничего не сказал.

— Кому?

— А Бог его знает. Калоше Эду. Потом, наверное, родителям.

Дуссандер кивнул.

— Я тоже так думаю. Так что учись. Вложи шпаргалку в мозги, где ей и место.

— Я ненавижу вас, — устало сказал Тодд, — Правда. — Но он снова открыл учебник, и Тедди Рузвельт улыбнулся ему, Тедди скакал в двадцатый век с саблей в руке, и кубинцы разбегались перед ним, не устояв, наверное, перед ослепительной американской улыбкой.

Дуссандер опять стал качаться в кресле. В руках снова был стакан.

— Хороший мальчик, — сказал он почти с нежностью.

Первая в жизни Тодда поллюция случилась в последнюю ночь апреля, когда он проснулся от звуков дождя, таинственно шептавшего среди листьев и веток за окном.

Ему приснилось, что он в одной из лабораторий Патина. Стоял перед длинным низким столом. На столе, привязанная, лежала пышная молодая девушка необыкновенной красоты. Ему ассистировал Дуссандер. На Дуссандере — никакой одежды, если не считать белого фартука мясника. Когда он поворачивался, чтобы снять показания с приборов, Тодд видел его тощие ягодицы, трущиеся друг о друга, как белые камни неправильной формы.

Он протянул Тодду какой-то предмет, и тот сразу понял, что это, хотя никогда в реальной жизни не видел. Это был искусственный фаллос. Кончик его был сделан из полированного металла и блестел в свете флуоресцентных ламп, словно хромированный. Фаллос был пустотелый. Из него выходил черный электрический провод, заканчивающийся красной резиновой грушей.

— Давай, — сказал Дуссандер, — фюрер говорит, что все нормально. И это тебе награда за учебу.

Тодд посмотрел вниз и увидел, что он тоже голый. Его маленький пенис выпрямился и упруго выступал под углом из редких пушистых волос лобка. Он надел искусственный фаллос. Тот был тесноват, но внутри — какая-то смазка, поэтому чувство приятное. Нет, даже больше, чем приятное, потрясающее.

Посмотрел на девушку и почувствовал что-то странное в мыслях, похожее на восторг или крутой кейф. Вдруг стало казаться, что все так, как надо. Двери открыты. Он сейчас войдет. Он взял красную грушу в левую руку, поставил колени на столик и немного помедлил, прикидывая угол, тогда как его член все больше отходил от его мальчишеского тела.