Кордон
Шрифт:
— Не раздумают, — убежденно ответил Федька. — Они все, как я, помогать солдатам хотят: кто попить принесет, кто картузы подавать будет…
Губернатор смотрел на Федьку и думал: «Милый мальчик! Да тебе цены нет, маленький упрямец! Из тебя вырастет достойный сын своего отечества».
Детей-кантонистов, на основе крепостного права с самого рождения принадлежащих военному ведомству, не баловала жизнь. Одевали их в солдатские обноски, перешитые на малые размеры, кормили скудно. Однако кантонисты голодными не были. Они, как умели, приспосабливались к портовой жизни. Летом пацаны ватагами бродили по лесу, вдоволь наедались
кашей, небескорыстно использовали детский труд: мальчишки наполняли емкие котлы водой, приносили из леса валежник, рубили хворост, кололи дрова, разжигали печи и поддерживали в них огонь. Проводя в казарме больше времени, чем в интернате, они тянулись к солдатам и морякам, находя у них добрые слова и ласку. Мальчишки восторженно, до визга, любили военные учения, особенно артиллерийские стрельбы. Подростки, несмотря на запреты командиров, подкрадывались близко к батареям и, закрывая ладонями уши, с замиранием сердца ждали выстрела. Самым храбрым, достойным всяческого уважения, по общему признанию пацанов, считался тот, кто меньше других боялся грома пушек. Таким был Федька Матросов. Это он по дороге в Сероглазку тихонько собрал вокруг себя сверстников и сказал: «В порту будет настоящая война, а нас уводят оттудова, как девчонок. Такой конфуз! Я пойду назад. Кто со мной?» И двенадцать звонких голосов ответили: «Я!»
— Поговорите, Михаил Дмитриевич, получше с этими юными гражданами, — сказал Завойко Губареву. — Кто настойчиво, как Федя, будет проситься остаться в порту, определите на вторую батарею. Остальных поторопитесь отправить в тыл.
— Слушаюсь.
Проводив взглядом полицмейстера и мальчишку до дверей, губернатор склонился над бумагами. Нужно было учесть многое, о чем он не думал до появления эскадры. Вертя в руке карандаш в серебряной вставочке, Василий Степанович мучительно разгадывал виды и намерения противника при взятии порта. Не исключая для Петропавловска самого трагичного исхода сражения, губернатор начал готовить распоряжения командирам кораблей:
«Коль противник приблизится к фрегату и транспорту на ружейный выстрел с намерением покуситься на них, и поймете, что отбить врага уже не в силах, и ввиду безысходного положения, на этот случай приказываю — в минуты прорубить отверстия в подводных частях корабля, ниже ватерлинии, открыть кингстоны».
Василий Степанович вспомнил, что глубина гавани не позволит кораблям полностью погрузиться в воду, зачеркнул последние строчки и продолжил: «Орудия сбросить за борт, корабли предать огню — поджечь просмоленные кранцы, заранее подведенные к крюйт-камерам».
Губернатор оторвался от бумаги. «А как быть с берего-
выми батареями, если настанет критический момент? — подумал он. — Противник непременно постарается овладеть ими». Тут, как понимал Завойко, общего указания командирам батарей не дашь. На Сигнальном мысе и на перешейке перед ретирадой орудия можно столкнуть в воду. Однако на Кошечной косе и Красном Яре нужны другие меры, чтобы не оставить исправными орудия врагу. Прежде чем
Завойко помотал головой. Ему до конца не верилось, не хотелось верить, что враг может ворваться в Петропавловск. «Сколько тут вложено человеческого труда! — думал он. — И вдруг случится такая беда!» Однако надо было мыслить реально. По его подсчетам, противник втрое превышал силы защитников Петропавловска. Плетью обуха, как знал Василий Степанович, не перешибешь… Но в первую очередь нужно думать об обороне, активной защите порта.
А где же враг? Почему не появляется? Пароход сделал рекогносцировку. С него, конечно же, видели три батареи. Их скрыть ни от каких глаз невозможно. Противник, по мнению губернатора, не должен сразу приступить к штурму Петропавловска. Он сперва попытается вызвать огонь на себя, чтобы определить все огневые точки порта. Это старый, отработанный принцип армии и флота: «Не лезь в воду, не зная броду».
Над портом нависали сумерки. Становилось понятно, что с орудийным обстрелом противник в этот день опоздал — в темноте бесприцельно палить смысла нет. Однако не исключена другая опасность: корабли под покровом ночи могут подойти близко к берегу и на малых гребных судах высадить большой десант. Это сделать врагу не помешает даже штиль — у него есть пароход. Важно, очень важно, чтобы противник никого не застал врасплох.
Губернатор приказал выставить на берегу и у батарей усиленные караулы с собаками.
— Когда-то гуси Рим спасли, — напомнил он. — А нас лайки предупредят о подходе неприятеля…
Наступала тревожная ночь.
БАБУШКИН МЫС
Было около полуночи, когда морской унтер-офицер Максим Яблоков услышал еле уловимый шорох. Он прислушался. Шорох повторился. По слуху Яблоков определил, что саженях в тридцати ниже поста кто-то не очень осторожно пробирается через жимолостевые заросли. «Кто бы это мог быть?»— терялся в догадках унтер-офицер.
— Стой! Кто идет? — громко окликнул Максим. Не услышав ответа, скрежетнул курком кремневого ружья, грозно предупредил — Стой! Стрелять буду!
Тот, кто был в кустах, побежал прочь, шумно раздвигая и ломая ветки.
— Кого там нечистая сила по ночам носит? — подал сонный голос из шалаша напарник Яблокова матрос Ксенофонт Плетнев. — Не с корабля кто нас навестить хотел?
— Медведь, похоже, наведовался, — отозвался Максим. — Спи…
— Чего не стрелял-то? — спросил Ксенофонт. — Само мясо в артельный котел напрашивалось.
— Успеется, — неохотно ответил Яблоков. — Зачем ночью ружьем баловаться? До утра далеко не уйдет…
Максим хотел добавить, что в темноте он мог обмишулиться: а вдруг это был не медведь? Пальнул бы сдуру и уложил заблудную лошадь или корову хуторскую, потом много лет с унтер-офицерского жалования пришлось бы расплачиваться. Обо всем этом говорить уже было бесполезно — Ксенофонт спал, похрапывая с присвистом. Яблоков завидовал напарнику: Плетнев легко просыпался — от одного прикосновения руки, и также быстро засыпал — положил голову на подушку и захрапел.