Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— В этом парадокс процесса, — поддержал Иван Сергеевич. — Наступает момент, когда ваши признания становятся ненужными, так как для следствия ничего не значат: вас осудят на основании показаний других. И если с вами продолжают бороться, то не потому, что в этом есть необходимость. Просто следователь не может смириться с тем, что не одолел вас, что оказался беспомощным перед вашим упорством.
Говорили до полуночи. Убаюканный тихим голосом собеседника, Осипов крепко и безмятежно заснул. Впервые за месяцы заточения он спал спокойно, без жутких сновидений. Проснулся от звяка запоров и протяжного
86
— Разрешите, Михаил Григорьевич?
Сербинов поднял голову. В дверях, широко улыбаясь, стоял оперуполномоченный госбезопасности Листенгурт.
— О-о! Заместитель директора мясокомбината? Привет! Проходи, присаживайся. Ну как? Соответствуешь занимаемой должности?
— Так точно, товарищ капитан, соответствую! — радостно прокричал Листенгурт. — Операция «Внушение» успешно…
— Провалилась? — ухмыльнулся сидевший у окна Безруков.
— Завершилась, Николай Корнеевич. Забирайте вашего Осипова. Он ждет вас в камере на тарелочке с голубой каемочкой и не забудьте, прошу прощения, про обещанный ящик коньяку.
— А швыдка не нападет? — засмеялся Безруков. — А еще хуже — попадешь на гауптвахту.
— Обижаете, гражданин начальник! Коньяк способствует обратному процессу.
— Это когда норма. А если столько…
— Ладно вам, раскукарекались. Курочка еще в гнезде.
— Да нет же, Михаил Григорьевич. Осипов доведен до кондиции. Если протокол готов — несите, подпишет не глядя, — Листенгурт откровенно любовался собой, захлебываясь от восторга. Эта маленькая слабость ему прощалась, ибо провокатор он был действительно отменный.
Ни одну внутрикамерную разработку Листенгурт не начинал наобум. Прежде чем приступить к разработке Осипова, он предложил Сербинову провести несколько психических атак на него.
— Как ты себе это представляешь?
— На недельку-две попытаться забыть о нем. Пусть посидит в гордом одиночестве.
— Он только и делает, что сидит да отлеживается. Не тюрьма, а дом отдыха.
— Посидит, поразмышляет, повздыхает о погибшем друге — Ильине. И никакой информации. За исключением одной: как бы ненароком надзиратель пусть спросит, не его ли жена Осипова Мария Георгиевна. Разумеется, он ответит, что его, и поинтересуется, в чем дело. Надзиратель шепотом, с соответствующей моменту мимикой, как бы сочувствуя, ответит, что на днях отправили в городскую тюрьму. И все. И пусть паникует.
— Годится. Дальше.
— Потом конвоиры пусть «ошибутся дверью» и минут на пять оставят в его камере приговоренного «тройкой» к ВМН, предварительно обработав того по всем правилам чекистской техники. Ну, скажем так: оборвут ноготки на пальчиках и приведут в бессознательное состояние.
— Подходит. Все?
— Нет, не все. Попросим доктора пофилософствовать с ним на тему жизни и смерти. А потом приду я, со своей легендой и опытом борьбы с ЧК. И Осипов станет вашим сообщником.
— Как просто, — осклабился Безруков. — Пришел, увидел, победил.
— Пусть попробует, что мы теряем? Не получится — минус Листенгурту. Дерзай, — Сербинов согласно кивнул Листенгурту.
— А получится? — загорелся
— Получится — с меня ящик коньяку, — пообещал Безруков.
Получилось. Через полчаса Безруков, посетивший Осипова в его заточении, вернулся к Сербинову с подписанным протоколом.
— Даже в отношении Михайлова не возразил? — удивился Сербинов.
— Пытался вычеркнуть, но я посоветовал ему не дразнить гусей.
— Ну вот и отлично. Теперь со спокойной совестью можешь передать дело Биросте. Пусть попыхтит «мировой следователь».
Около полуночи Сербинов прошелся по Управлению. Во всех кабинетах горел свет. Люди работали. С некоторых пор личный состав без приказов и распоряжений перешел на московский режим: с утра до вечера основная работа, до полуночи — работа, но чаще посиделки в ожидании звонков «сверху». С нуля до четырех утра — аресты и расстрелы. В это время суток была задействована лишь та часть личного состава, которая непосредственно осуществляла эти мероприятия.
В одном из кабинетов Сербинова разыскал дежурный по Управлению.
— Товарищ капитан, из Сочи звонит Кабаев, просит Малкина.
— Малкин у Ершова. Переключи на мой кабинет, я сейчас подойду.
В голосе Кабаева звучала тревога:
— Михаил Григорьевич! Срочно нужен Малкин!
— Что случилось? Говори. Малкин поручил мне выслушать тебя. Я в курсе сочинских дел.
— Сегодня объект посетил высокий гость.
— Так.
— Пришел в шесть вечера. Вид болезненный. От ужина отказался, мотивируя отсутствием аппетита. Пожаловался на недомогание и высказал предположение, что, наверное, отравился в Гаграх, где обедал в какой-то харчевне во время прогулки. У Блюхера выпил несколько стаканов воды. После ужина вдвоем гуляли по парку. Говорили полушепотом, о чем — выяснить не удалось. После прогулки гость уехал. Наш, проводив его, вернулся в гостиную мрачный, чем-то встревоженный, и, дождавшись, когда освободилась жена, заперся с ней в комнате. Такая ситуация.
— Позвони доктору Елфимову, чтобы немедленно осмотрел гостя и зафиксировал его состояние в истории болезни. Предположение об отравлении в забегаловке — тоже. Понял? И подчеркнет Гагры. Что именно в Гаграх.
— Я так и сделал.
— Умница. Можешь отдыхать. Малкин вернется — я его проинформирую.
Малкин вернулся от Ершова навеселе.
— Кабаев не звонил? — спросил у Сербинова с порога.
— Минут пять назад.
— Ну?
— Вечером у Блюхера был Аллилуев. Жаловался на недомогание. Предположил, что отравился в Гаграх в какой-то харчевне. Уединились. О чем говорили — неизвестно. Блюхер после прогулки был чем-то сильно расстроен, заперся с женой в спальне и больше не выходил.
— Аллилуев — сердечник. Какой идиот порекомендовал ему Мацесту? Даже при щадящих дозах для него это небезопасно. Хрен с ними, пусть разбираются сами. У меня еще за Аллилуева голова не болела. У тебя сегодня смертники есть?
—. Двадцать человек.
— Будешь вывозить на место или здесь порешишь?
— Лучше туда, чтобы не возиться с трупами.
— По городу гуляют слухи о массовых расстрелах. Людей беспокоит наша пальба по ночам. В ночном воздухе далеко слышно… Кончайте-ка лучше с ними в подвале.