Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
«16 мая мы с Ершовым приехали в Новороссийск, где проходила городская партконференция. В этот же день через Новороссийск из Сочи в Краснодар возвращался Малкин. Узнав, что Ершов на конференции, задержался. Вечером после заседания Ершов, Малкин, начальник горотдела НКВД Сороков и секретарь горкома ВКП(б) Саенко зашли домой к Сорокову и пропьянствовали до трех часов ночи. К этому времени я подъехал за Ершовым на машине, но он отказался ехать и вместе с Малкиным пошел пешком к гостинице «Интурист». Сороков и Саенко шли при этом сзади метрах в 20-ти. Когда Ершов распрощался с Малкиным и вошел радостно возбужденный в номер, то сразу же сообщил мне: «Малкин мой! Мы нашли с ним общий язык!»
«В средине июня Ершов пригласил Малкина к себе домой, где вдвоем занялись пьянкой. В это
Такое решение состоялось и Зайцев умудрился каким-то образом сделать выписки из протокола заседания бюро. Читая их, Сербинов еще раз убедился, что имеет дело с людьми коварными и беспощадными, способными за малейшее отклонение от их линии сфальсифицировать любое обвинение и стереть человека с лица земли. Из протокола, впрочем, было видно, что инициатором рассмотрения вопроса явился сам Бычков — секретарь партколлегии КПК при ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю, человек, по мнению Сербинова, кристально честный и безрассудно смелый. Видно было, что копия с протокола снималась наспех, буквы прыгали и корежились и оттого читались с трудом, но все же читались:
«Протокол заседания бюро Краснодарского краевого комитета ВКП(б) от 11.07.38 г. (Газов, Ершов, Малкин, Харченко, Попов, Тюляев, кандидат Давыдов).
Слушали § 4. Заявление т. Бычкова.
Выступили все присутствующие.
Постановили: бюро крайкома считает совершенно неправильным и по существу клеветническим заявление тов. Бычкова об антипартийных методах руководства, отсутствии политической заостренности в работе бюро крайкома, срыве последним хозяйственно-политических мероприятий и личных указаний т. Сталина и т. Молотова.
Также совершенно неправильным и необоснованным является заявление т. Бычкова об отсутствии в работе бюро крайкома большевистской критики и самокритики, одним из доказательств чего является развернутая большая критика и самокритика работы крайкома на 1-й Краснодарской краевой конференции.
Тов. Бычков не имел оснований утверждать, что в работе бюро крайкома имело место нежелание подвергать критике бездеятельность краевых организаций.
Заявление т. Бычкова об уничтожении протокола заседания бюро крайкома не соответствует действительности, ибо на закрытом заседании, бюро, где обсуждалось заявление Бычкова, протокол не велся, т. к. вопросы, поднятые им, могли быть и действительно были разрешены простыми оперативными указаниями. Однако, вследствие того, что на этом заседании бюро был поднят вопрос о личной бездеятельности т. Бычкова, бюро крайкома сочло необходимым устно указать т. Бычкову на недопустимость медленных темпов реализации решений январского Пленума ЦК ВКП(б) в отношении апелляций исключенных из рядов партии, так как на 11 апреля 1938 г. в партколлегии было разобрано всего лишь 63 апелляции…
Бюро… со своей стороны считает необходимым сообщить КПК при ЦК ВКП(б) об отсутствии у т. Бычкова авторитета в партийной организации, о чем свидетельствует факт провала его кандидатуры на выборах в партийный комитет первичной п/о при крайкоме ВКП(б) и факт провала кандидатуры т. Бычкова в состав пленума крайкома на краевой партконференции.
Это положение т. Бычкова в п/о создалось вследствие его неумения руководить работой партколлегии КПК по Краснодарскому краю, его отрыва почти от всех важнейших политических и хозяйственных кампаний, одним из доказательств чего является факт уклонения т. Бычкова от участия по предложению секретарей крайкома в проверке 25.06.38 г. готовности избирательных участков и районов ко дню выборов в Верховный Совет РСФСР.
Просить КПК при ЦК ВКП(б) рассмотреть вопрос о целесообразности дальнейшего оставления т. Бычкова на работе секретарем
И еще один рапорт Зайцева, который заинтриговал Сербинова тем, что показывал полную нравственную несостоятельность Ершова:
«В начале августа Ершов и завсельхозотделом крайкома Тюляев, в соответствии с решением бюро, должны были проехать по ряду районов с проверкой урожайности. Выбрав майкопское направление, они заехали в Белореченскую, а затем в Майкоп, провели там по нескольку часов и, не задерживаясь, махнули в Сочи на дачу Совнаркома, где в это время отдыхала семья Ершова. Там, оставив Тюляева в гостинице, Ершов позвал к себе Кабаева, Шашкина, других руководителей и устроил пьянку, которая длилась всю ночь и прекратилась лишь в 4 часа утра, когда закончилось спиртное. Из всей компании не пил только Кабаев и, может быть, благодаря именно этому, ему удалось пресечь драку между Ершовым и Шашкиным. В 4 часа утра, когда все, кроме Кабаева и Шашкина ушли, Ершов позвал меня и потребовал водки. Я ответил, что водки нет и негде достать. Тогда он подошел вплотную ко мне и дважды ударил по, лицу, настойчиво требуя водку. В пять часов, несколько угомонившись, он поехал к Шашкину и с ним пропьянствовал два дня. Тюляев в это время находился в горкоме с Лубочкиным. 13 августа Ершов забрал семью и уехал в Краснодар. Через два дня Ершов с Тюляевым выехали в Анапский район проверять, как идет хлебосдача. По его распоряжению секретарь райкома Иофе собрал бюро, на которое пригласил директоров МТС, обслуживающих хозяйства района. Ершов поднял одного из директоров, поставил его по стойке «смирно» и потребовал объяснить, почему до сих пор не выполнен план хлебосдачи. Директор ответил, что хлеба больше нет. «Отбери хлеб у колхозников! — приказал Ершов. — Не выполнишь план — пойдешь под суд! Все вы читали телеграмму товарища Сталина, — обратился он ко всем остальным, — что делать — знаете, вот и выполняйте!» Раздались голоса возмущения, и тогда другой директор, фамилии его не знаю, сказал, что Ершов грубо нарушает Устав сельхозартели, давая заведомо неправильную установку. Ершов проигнорировал говорившего, а секретарю райкома приказал обсудить «нарушителя дисциплины» на бюро. На этом заседание закончилось».
Сербинов был уверен, что имея такой материал, он в любое время может положить Ершова на лопатки. А рядом с ним Малкина. Другое дело — когда. Сейчас пока это невыгодно.
80
Фальсификацию дела Воронова Шашкин поручил известному в управлении заплечных дел мастеру младшему лейтенанту госбезопасности Фонштейну. Внешне безобидный, с красивыми задумчивыми глазами и умным интеллигентным лицом, Фонштейн оказался зверски свирепым и нрав свой звериный проявил сразу, как только приступил к допросу. Собственно допроса, как такового, не было. Фонштейн приказал арестованному сесть за приставной стол, бросил ему в лицо несколько схваченных скрепкой страниц печатного текста и сурово спросил:
— Ты это читал?
— Читал, — прохрипел Воронов и закашлялся.
— Признаешь?
— Разумеется, нет.
— Ага… Значит, ты по-прежнему не намерен разоружаться перед партией и продолжаешь твердо стоять на троцкистских позициях? — глаза следователя стали наливаться кровью. — И после этого ты надеешься выйти отсюда живым?
— Я надеюсь, что ошибка вскроется.
— Кто ее будет вскрывать? Сербинов? Малкин? А может, Ершов?
— Вы.
— Я? Да ты что, Воронов, опупел? Мне приказано доказать твою виновность, а ты… Доказать, понял? И я это сделаю с удовольствием. Итак, ты ничего не понял и продолжаешь борьбу со следствием. Так я тебя понимаю?
— Если мое нежелание поддакивать заведомой клевете вы называете борьбой, то — да.
— Захаров! — крикнул Фонштейн в приоткрытую дверь и в кабинете в тот же миг появился крепкий детина в измятой форме. — Займись им!
Захаров бил искусно, со знанием дела, причиняя каждым ударом острую мучительную боль. Первым, едва уловимым движением руки он свалил жертву на пол и стал терзать ее ногами. Бил прицельно, с вывертом, безжалостно, деловито и долго, до тех пор, пока Фонштейн не подал знак рукой.