Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
В твоей власти было заставить работяг, погрязших в свинстве, навести порядок в собственном доме. Можно было, в конце концов, выбить недостающие средства на благоустройство, но это не входило в твои планы. Ты был заинтересован в обратном. Антисанитария и связанная с ней опасность инфекционных заболеваний Тебя вполне устраивала, тем более что основная барачная клоака размещалась в непосредственной близости к даче товарища Сталина. Популистской болтовней и последующей бездеятельностью ты на первых порах решил три задачи:
— сохранил в городе источник заразы, прикрывшись на всякий случай решением бюро,
— с помощью прокурора привлек ряд из них, на мой взгляд, — лучших специалистов, к судебной ответственности, чем дезорганизовал работу на объектах, снизил темпы строительства;
— поднимая на конференциях, активах, общих собраниях вопрос о жутких бытовых условиях, умышленно пробуждал к нему интерес строителей и горожан, а намекая на то, что инициаторы реконструкции города, а это значит — ЦК ВКП(б) и СНК, зажали средства на бытовое устройство рабочих, дискредитировал партию и советскую власть, вбивал клин между рабочими и руководителями строек.
— Я хочу возразить.
— Не советую. Будешь подписывать протокол допроса — тогда, возможно, я позволю тебе это сделать. Перейдем ко второму вопросу: во время проверки, а затем обмена партдокументов ты приказал своим присным сжечь партийный архив. Более трех тысяч дел. Зачем?
— Он больше не представлял для нас никакого интереса.
— Архивы интересны даже по прошествии столетий.
— Эти — нет.
— Я знаю, что в нем хранились дела на бывших троцкистов и прочую шушеру, предавшую интересы рабочего класса. Кроме того, там хранились дела на пламенных революционеров, которые своей большевистской принципиальностью мешали тебе развернуть в полную мощь троцкистскую деятельность…
— Я категорически возражаю против обвинения меня в троцкизме!
— Ну и что ж, что возражаешь? Мне на твои возражения ровным счетом — наплевать. Зачем ты сжег архив?
— Расчищал завалы! Я думаю, что этот вопрос обсуждать не следует. Он рассмотрен на бюро крайкома, там дана справедливая оценка моим действиям, за ошибки я наказан.
— Правильно, наказан. Руководством троцкистской организации. И не за ошибки, а за провал. Не за то, что их много, а за то, что слишком мало, что недостаточно эффективны.
— Иван Павлович, извини, но ты что-то не то говоришь. По-твоему выходит, что в бюро крайкома засели троцкисты?
— А по-твоему, нет? Странный ты, Гутман, человек. Схвачен за руку, взят, можно сказать, с поличным, а строишь из себя святошу. Тебе сейчас такое поведение противопоказано. Понимаешь? Вредно для здоровья… Впрочем, как хочешь… Эти твои делишки лежат, можно сказать, на поверхности. Перейдем к третьему вопросу. К вопросу о вредительстве в сельском хозяйстве и на железнодорожном транспорте.
Гутман глупо уставился на Малкина, затем перевел взгляд на толстую папку-досье и опустил голову.
— Следствию достоверно известно о колоссальном ущербе, какой был нанесен организованным тобой вредительством в системе животноводства. Об этом подробно рассказали следствию ветеринарные врачи Суков и Шишаков. Они рассказали, как по твоему заданию искусственно создавали затруднения с кормами, как заражали туберкулезом здоровое поголовье скота, помещая к нему больных животных. Только в колхозе
— Нервы, — качнул головой Гутман.
— Нервы? — удивился Малкин. — У кого их нет? Впрочем, я тебя понимаю. Напрягался, когда пакостил, теперь напрягаешься от страха, — он вызвал дежурного. — Забери этого замухрышку. К уголовникам его, пусть пощекочут нервы.
Ночью позвонил Лапидус:
— Иван Павлович! Доставлено письмо ЦК. Особой важности. Нужна твоя консультация.
— Приезжай.
— Извини. Письмо с двумя нулями.
— Ну, тогда жди. Освобожусь — приеду.
Он не был занят. Но не бежать же, задрав штаны, к Лапидусу по первому его зову. Решил вздремнуть часок-другой, нули подождут. «Интересно, — подумал он, заваливаясь на диван, — что там за хреновина? Лапидус встревожен — значит, что-то важное?» Любопытство стало томить и он не выдержал, решил отправиться в горком немедленно. Лапидус ждал его с нетерпением и, как только Малкин переступил порог, пошел навстречу с протянутым письмом.
— Не пойму, как они могли сорганизоваться? Так активно противостояли друг другу и вдруг объединились…
— Погоди, погоди. Кто противостоял, кто объединился?
— Да все те же, троцкисты да зиновьевцы. Действуют уже не сами по себе, а в блоке. Представляешь? Это же невероятно серьезно!
«В голосе тревога, а в глазах любопытство. Вот артист!» — подумал Малкин и углубился в чтение.
«Блок троцкистской и зиновьевско-каменевской групп, — читал Малкин, — сложился в конце 1932 года после переговоров между вождями контрреволюционных групп, в результате чего возник объединенный центр в составе — от зиновьевцев — Зиновьева, Каменева, Бакаева, Евдокимова, Куклина и — от троцкистов — в составе Смирнова И. Н., Мрачковского и Тер-Ваганяна.
Главным условием объединения обеих контрреволюционных групп было взаимное признание террора в отношении руководителей партии и правительства как единственного и решающего средства пробраться к власти.
С этого времени, т. е. с конца 1932 года, троцкисты и зиновьевцы всю свою враждебную деятельность против партии и правительства сосредоточили, главным образом, на организации террористической работы и осуществлении террора в отношении виднейших руководителей партии, и в первую очередь в отношении товарища Сталина».
В подтверждение выводов приводились выдержки из показаний Зиновьева, Каменева, Мрачковского, руководителей террористических групп и других участников заговора, в которых подробно излагались детали готовящихся покушений.
Малкина осенило: мама родная! Если были террористические группы, охотившиеся за вождями, в Москве, Ленинграде, Челябинске, на Украине, то как им не быть в Сочи? Промашечка вышла у товарищей из НКВД, не хватило фантазии. Придется исправлять. Это ж так несложно сколотить из местных «троцкистов» две-три группы, привязать их к тем, что существовали в названных городах и на Украине, а скорее всего, к Москве и Ленинграду, по закону отрицания отрицания добиться признательных показаний и… все. Гутмана с Лапидусом сделаю «вождями». Дорогие мои, — он исподлобья взглянул на Лапидуса, — свои имена в историю вы впишете собственной кровью…