Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— Я знаю многих, кто говорил тебе открыто, в глаза, и знаю, как ты с ними поступил. Не петушись, Гутман. Ты враг, а из каких побуждений — разберемся. Сейчас же я тебе советую: не корчи из себя умника. Будешь выделываться — помещу в самую вонючую камеру и прикажу дать дырявую парашу. Могу больше — поместить тебя к уголовникам. Эти ублюдки быстро собьют с тебя спесь. И еще один совет: оставь свой секретарский жаргон. Все эти «промахи», «кошки-мышки», «глупости» и прочее. Я ведь могу обидеться. Начнем, как ты выразился, сотрудничать.
Гутман исподлобья окинул Малкина ненавидящим взглядом. Ох, как он ненавидел эту службу госбезопасности! Конкретно ему она пока ничего не сделала. Но сколько
Впрочем, понять, что законно и что противозаконно, трудно. Страной правят малограмотные, но честолюбивые и высокомерные выскочки, в этом он более чем уверен, и наивно ждать от них, что они легко откажутся от произвола и насилия в это смутное время.
«Надо ли быть откровенным с этим наркомвнуделовским маньяком? — спрашивал себя Гутман и сам себе отвечал: — Нет! Не просто не надо — нельзя! Он бесчеловечен и необуздан, потому что нищ умом. С ним надо быть осторожным, выражаться просто, без двусмысленностей…»
— Ну, так что? — нетерпеливо просипел Малкин. В глазах его уже метались искры.
— Я дам пояснения по любому вопросу моей компетенции.
— А я бы хотел услышать рассказ о твоей вражеской работе!
— Никакой вражеской работы я не проводил. Беспрекословно подчинялся партийной дисциплине и, в меру своих способностей, исполнял волю партии. Если какие-то мои деяния имели, на ваш взгляд, вражеские последствия — я готов по каждому предъявленному факту дать исчерпывающие разъяснения.
— У нас дают не разъяснения, а показания!
— Ну знаешь… — Гутман хотел вспылить, возмутиться, но встретившись с недобрым взглядом Малкина, сник. — Ну хорошо. Если общечеловеческие слова режут слух, я буду пользоваться твоей терминологией.
— В своей тронной речи, произнесенной на первой горпартконференции восемнадцатого ноября тысяча девятьсот тридцать четвертого года, ты смело поставил вопрос о нечеловеческих условиях, в которых живут строители. Дословно ты говорил следующее, — Малкин достал из папки копию доклада Гутмана: и стал читать, имитируя голос Гутмана: — «Как же это получается, товарищи? Строителям, которые своими мозолистыми руками создают прекрасные дворцы для народа, мы не можем создать элементарные санитарно-бытовые условия. До сих пор не покончили с таким позорным явлением, как клопы, грязь, вши, паутина, некультурность в бараках. Территория засорена мусором, калом, пищевыми отбросами. Среди бараков большое зловонное болото, водой из которого
— Мои.
— Что изменилось с тех пор в рабочих поселках? Высушили болото? Смонтировали вошебойки? Построили баню? Заменили ржавые баки с водой на новые? Устранили вопиющую антисанитарию?
— Увы!
— Увы? Зачем же кукарекал?
— Видишь ли… Для решения этих проблем нужны средства, и немалые. А их нет.
— Врешь! Сократили бы приписки, привели бы в норму расценки, поставили бы заслон хищениям, карали бы за разбазаривание — и средства нашлись бы.
— Вероятно, сократились бы расходы на строительство, но обратить их на быт было бы невозможно, так как расходы на эти цели ограничены планом реконструкции.
— Ты хочешь сказать, что антисанитария на курорте предусмотрена планом реконструкции? Значит, хозяйственники под чутким руководством горкома ВКП(б) разводят на курорте заразу, через отдыхающих распространяют ее по всей стране, и все это потому, что планом реконструкции не предусмотрены расходы для осушения болота среди бараков, приобретения вошебоек, строительства бани и прочее?
— Вспышек заболеваний не было…
— Это потому, что вы даже вредить толком не умеете. А что Метелев — уполномоченный ЦИК? Он зачем здесь ошивается? Не может выбить дополнительные средства на быт? Или вы с ним в одной вражеской упряжке? Помнится, ты его в своей тронной речи очень нахваливал…
— Иван Павлович!
— Помолчи! — рявкнул Малкин. — Разговорился, вражина! То слова не вытянешь, то рта не дает открыть… Перед кем ты ставил вопрос об опасности заражения обитателей курортного города кишечными и другими заболеваниями?
— Мы обсудили этот вопрос на бюро.
— Обсуждать вы мастера. А что изменилось? Я понимаю, Гутман, глупо требовать от врага, чтобы он одной рукой вредил, а другой ликвидировал последствия вредительства…
— Ряд руководителей прокуратура по требованию горкома привлекла к ответственности.
— За что? За то, что им не выделено достаточно средств на бытовку? Я вижу, ты с Ровданом крепко обложил в Сочи советскую власть. Бьешь наотмашь, безжалостно, будто не она сделала тебя человеком.
— Что за чушь ты несешь!
— Выбирай выражения, падло! — Малкин с перекошенным лицом вскочил с кресла и двинулся на Гутмана. — Еще слово и я размажу тебя по стенке.
Гутман вжал голову в плечи и, закрыв глаза, застыл в ожидании удара. Возникла тишина, от которой заболело в ушах. Сколько прошло времени? Гутман открыл глаза и увидел Малкина сидящим за столом. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на Гутмана и криво усмехался. Лицо его обретало свой холеный цвет с пробивающимся сквозь легкий загар мягким румянцем.
— Если ты думаешь, что я буду церемониться с тобой, то ты ошибаешься. Еще раз предупреждаю: выбирай выражения. Ты не в горкоме, не на бюро и не на пленуме. То — твое прошлое. А теперь подведем итоги обсуждения первого вопроса… Ты меня слушаешь? — Гутман подавленно кивнул головой. — Прибыв в Сочи во главе комиссии по подготовке первой городской партийной конференции, ты, по заданию троцкистского центра, что окопался в Таганроге и Ростове-на-Дону во главе с Белобородовым и при покровительстве Шеболдаева, с ходу нащупал болевые точки в разлаженном городском управленческом механизме и решил использовать их для нанесения вражеских ударов. Уже тогда ты знал, что тебя будут рекомендовать на должность первого секретаря, поэтому, из популистских соображений, посетил самые гиблые места города, где вынюхивал недостатки, всячески поносил прежнее руководство. Знал, что в ближайшее время не выправишь положение, но обещал людям бороться за их права.