Королева не любившая розы
Шрифт:
–Королева оказала мне честь, сказав мне – и при этом смеясь над своим былым тщеславием, – что она никогда не думала о чувствах, которые мог питать к ней герцог Монморанси: она не замечала их и воспринимала всё, что говорили о ней в обществе, как дань, которую, как она думала, все обязаны приносить её красоте.
–Она не чувствовала себя оскорблённой, когда в неё влюблялись, – подтверждал Ларошфуко.
Друзья Монморанси посоветовали ему некоторое время держаться подальше от двора (а, главное, от Анны Австрийской). А лицемерная Мария Медичи добровольно взяла на себя задачу убедить своего сына в том, что весь этот шум, оскорбляющий молодую королеву, был всего лишь происками врагов Монморанси.
Во время этого знаменитого балета
–Королева Франции – самая красивая.
А Бекингем, вернувшись в Англию, прислал в подарок Анне Австрийской восемь лошадей, и она их приняла.
В апреле 1623 года молодую королеву ждало ещё одно унижение: Людовик, подстрекаемый своей матерью, приказал, чтобы в его отсутствие доступ мужчинам в её покои был закрыт. Таким образом, она обрекалась на заточение в Лувре, как её невестка Елизавета, королева Испании, в Эскориале.
–Но это может нанести ущерб моему авторитету как правящей королевы Франции и инфанты Испании! – воскликнула Анна.
Тем не менее, Марии Медичи посредством Ришельё удалось убедить сына, что если приёмы из Лувра будут перенесены в её дворец, это позволит избежать многих зол из-за молодости и неопытности Анны. В ответ та отказалась приезжать к королеве-матери, в чём её поспешила поддержать герцогиня де Шеврёз. Двор молодой королевы казался скромным по сравнению с великолепным двором Марии Медичи, и испанке приходилось во всём уступать свекрови, из-за чего её политическое влияние было ничтожно.
В июле с Анной случился нервный приступ, она упала и поранила руку и лицо, так что её даже пришлось уложить в постель. Поговаривали о «падучей». Но короля это происшествие совершенно не тронуло. Летом 1623 года Людовик, подверженный перепадам настроения, забросил все дела и пропадал на охоте – в вёдро и в дождь, ночью и днём, в жару и в холод, забывая поесть и поспать, как сообщал в своей депеше Корсини. Чтобы не возвращаться лишний раз в Париж, он велел построить для себя небольшой охотничий домик близ городка Версаль. Охота была для него не просто развлечением, а разрядкой: после стольких месяцев напряжения он испытывал жгучую потребность хотя бы ненадолго отвлечься от подступающих со всех сторон проблем. Правда, носиться по лесам за диким зверем было довольно рискованным занятием: Людовик падал с лошади, его кусали собаки, один раз он чуть не утонул в реке.
–Я просто не знаю, как может человеческое тело сносить такие тяготы, – писал итальянский дипломат. – Что до всего остального, он совершенно не занимается делами, из чего следует, что, если он продолжит вести такую жизнь, просто невозможно, чтобы у него не появился фаворит, даже желательно, чтобы он был; остаётся молить Бога, чтобы он даровал ему в фавориты добронравного и благонамеренного человека.
В фавориты Людовика одно время прочили капитана королевских гвардейцев, не ладившего с Брюларами, Жана Кайлара д’Андюз де Сен-Бонне, более известного как господин де Туара. Несмотря на пышный титул, он был бедным дворянином из Лангедока, младшим из девяти детей. Ровесник Ришельё (он родился в 1585 году), служивший ещё Генриху IV, Туара сделался верным спутником Людовика на охоте. Он решил попытать удачу и стать вторым Люинем, начав настраивать короля против его министров и принца Конде. Но Людовик, не желавший, чтобы ему
–Король опасается власти того, кто им повелевает; однако он не смеет перемениться, а природа его такова, что он всегда подпадает под чьё-то влияние», – писал венецианский посол Пезаро.
В октябре вдова коннетабля де Монморанси, бывшая статс-дама Анны Австрийской, потребовала предоставить ей должность обер-гофмейстерины, отобранную у герцогини де Шеврёз. Людовик передал этот вопрос на рассмотрение Совета, но в результате решил дело сам, попросту упразднив саму должность. Таким образом, Мария де Роган теперь могла появляться при дворе лишь как супруга обер-камергера и не могла так же часто, как раньше, видеться со своей задушевной подругой.
Конде, вернувшийся из Италии, но сидевший в своей вотчине Берри, исподволь мутил воду, подстерегая случай выйти на первый план. Брюлары пытались нейтрализовать Марию Медичи, которая снова была на коне и плела свои интриги, Монморанси открыто враждовали с Гизами, а новоиспечённый кардинал Ришельё засыпал Людовика посланиями, обличая беззубую внешнюю политику, непротивление Испании и взывая к памяти покойного Генриха IV.
Что же касается Анны Австрийской, то, несмотря на все запреты короля, кавалеры по-прежнему продолжали увиваться вокруг неё. Одним из них был Роже де Сен-Лари, герцог де Бельгард, человек, принадлежавший к другому поколению. Этот старинный фаворит Генриха III предпочитал молодых пажей, но оставался чувствительным и к женским чарам. Он доказал это, соперничая с Генрихом IV в любви к двум его любовницам и выступая в роли волокиты при его вдове. После подобных подвигов он не мог остаться не у дел – и в конце 1623 года принялся ухаживать за супругой своего третьего повелителя. Возможно, к этой «страсти» «древнего волокиту» (ему было 60 лет), подтолкнули друзья королевы, желая повеселиться. Однажды Бельгард спросил у Анны Австрийской:
–Как Ваше Величество поступили бы с тем, кто заговорил бы с Вами о любви?
–Я бы убила его, – последовал ответ.
–Ах, умираю! – воскликнул Бельгард.
Отправляясь в поход, он настойчиво просил королеву «оказать ему милость». Анна была немного обеспокоена, но совершенно напрасно: Бельгард всего лишь хотел, чтобы её белая ручка прикоснулась к гарде его шпаги. Хотя он был искренен и хотел добиться удачи, но его манера ухаживать за прекрасными дамами уже вышла из моды.
–Восхищение, проявленное ко мне герцогами де Монморанси и де Бельгардом, это лишь их справедливая дань привлекательности королевы! – гордо отрезала в ответ на ревнивые попрёки супруга Анна.
Тем временем по наущению Ришельё канцлер Вьевиль обратил внимание короля на то, что весьма значительные суммы не доходят до казны, оседая в карманах канцлера Пюизье. Наконец, состоялось еще одно тайное заседание в узком кругу: Людовик, королева-мать, Ришельё и Вьевиль.
Гром грянул три дня спустя, вечером 1 января 1624 года: Людовик XIII потребовал у канцлера печать. Когда, наконец, все печати были возвращены, король передал их председателю парламента д’Алигру со словами:
–Я избрал Вас по собственному побуждению; Вы никому больше этим не обязаны, служите мне как порядочный человек.
Брюларам, отцу и сыну, велели удалиться от двора. При этом королевский гонец уточнил, что если они считают себя невиновными в злоупотреблениях, которые им приписывают, то могут остаться в Париже, но при условии, что парламент проведёт расследование их дел. Канцлер ответил:
–Лучше мы уедем.
А Людовик заявил послу Пезаро во время аудиенции:
–Впредь я не буду поступать, как раньше, я хочу во всём доходить до сути.
Королевские «каникулы» закончились. Но когда Мария Медичи попросила сына ввести в Совет Ришельё, Людовик ответил: