Королева Реформации
Шрифт:
„Коппе спрячет телегу в тени дуба. Телега будет полна пустых бочек из-под сельди“.
„Мы должны забраться в бочки?“ — удивленно спросила Кати.
„Вряд ли они настолько большие. И все же…“
Этот разговор был неожиданно прерван, поскольку в дверь кто-то царапался. Девочки застыли, но тут же рассмеялись. Подойдя к двери, они обнаружили Метуселу, монастырского кота. Он проскользнул в келью и стал ласкаться к ним. Кати подняла его и почесала его за ушами. „Лучше бы ты пришел вчера и поймал мышь, которая меня напугала“.
Метусела ответил громким урчанием и потерся усами о ее покрывало. Я буду скучать
„Начиная с сегодняшнего дня нам нужно организовывать девушек“, — сказала Аве.
„Мы должны держать все планы в тайне, — Кати приложила палец к губам. — Это меня пугает. Среди девочек есть очень разговорчивые. Кажется, Ланета не может сохранить тайну и пяти минут! Что нам делать?“ Она снова заломила руки.
„Я предупрежу ее и скажу, что, если нас поймают, нас повесят“, — ответила сурово Аве.
Луна становилась больше и ярче по мере приближения первой недели апреля и Святой пятницы, и сердце Кати билось все быстрее. Каждый вечер она преклоняла колени у кровати и просила у Бога помощи. „Я хочу поступать правильно, — просила она. — Сделай мою жизнь достойной. Укажи мне путь. Помоги мне повиноваться“.
Непостижимым образом все двенадцать монахинь, собиравшихся бежать, поместились на одной скамье во время службы в Святую пятницу. Это взволновало Кати, потому что они сидели все вместе подряд на трех службах, и ей показалось, что аббатиса заметила это и приглядывалась к ним. В ту ночь она снова открыла окно и представила себе прыжок на крышу сарая, а потом на землю. Раздумывая о побеге, она прикидывала, выдержит ли ее крыша. Она хотела испробовать ее прочность, но забыла.
Луна в субботнюю ночь была необычно полной. Ее золотистый свет освещал монастырский двор. Кати изучила то место, где телега должна была пройти сквозь тесные ворота. Затем ее взгляд проследил путь, который она проделает, чтобы скрыться в тени дуба.
Поскольку Кати не собиралась оставаться монахиней, она решила не брать покрывала. Может быть, оно пригодится оставшимся монахиням. И все же лучше этого не делать, ведь она уже чувствовала приближение простуды. Кроме того, ее бритая голова будет смешно выглядеть на улицах Виттенберга. Лучше покрыть голову. Да и ветер, шелестевший в ветвях старого дуба, нес с собой холод.
Пока Кати думала о герцоге и его палачах, аббатиса открыла дверь своей кельи, и Кати услышала обычные звуки, сопровождавшие ее отход ко сну. Она слышала, как открывались и закрывались ящики, как текла вода, затем до ее слуха донесся глубокий вздох и бормотание вечерних молитв. У Кати не было никаких вещей и складывать было нечего, поэтому ей оставалось только сидеть и ждать.
Снаружи раздался крик совы, потом где-то подрались коты. Если среди них был и Метусела, то Кати мысленно пожелала ему сохранить уши. Темные тени под дубом раскачивались от ветра, как будто что-то писали на земле. Тут она увидела очертания телеги, промелькнувшей у ворот. Неужели это Леонард Коппе? Если так, то слишком рано.
Кати ждала, и сердце ее забилось так громко, что его удары напоминали стук копыт бегущей лошади. Она разглядела три тени, приблизившиеся к телеге, и то, как они скрылись в ней. В тот же самый момент раздался храп
Слушая и приглядываясь, Кати проследила, как еще четыре тени спрятались в телеге. Храп за стеной стал регулярным. Хриплые х-х-р-р-р перемешевались с протяжными м-м-м-м-м. Отлично! Однако, прежде чем покинуть келью, нужно дождаться свиста. Пока она ждала, еще две тени скользнули по двору. Свиста все не было. Сердце Кати сжалось от страха. Неужели про нее забыли?
Наконец среди криков совы и далеких завываний волка Кати различила долгожданный свист: фиу-фиу-уу. Эти звуки показались ей музыкой. Пришло ее время!
Кати осторожно открыла окно, стараясь не издать ни звука. Ободренная свистом, она начала выбираться. Она уже перенесла ногу через подоконник, когда дверь с грохотом открылась. Ее напуганный взгляд наткнулся на аббатису. Она была бледна, как привидение, и желтое пламя свечи освещало ее лицо.
„Поди сюда, сестра Катерина!“ — прокричала она. Удивительно, но в ее голосе был оттенок какой-то странной теплоты.
Кати похолодела, и горло у нее пересохло. Она боялась, что сердце выпрыгнет у нее из груди. Она не могла сдвинуться с места.
„Подойди сюда, сестра Катерина!“ — повторила аббатиса.
Кати попыталась повиноваться. Но ее будто парализовало.
Тогда тетя кинулась к ней. Она горячо обняла ее и между рыданий прошептала: „Ах, Кати, как бы мне хотелось бежать с тобой! Пожалуйста, прости меня, я притворялась, будто сплю. Я старая любопытная женщина, и мне легко притвориться храпящей! Я с самого начала слышала все ваши разговоры с Аве. Я знала обо всех ваших планах. Стены в этом здании слишком тонкие“. Она вытерла глаза.
„Это я взяла у тебя еретический трактат о браке. Я верю, есть такая возможность, он может — я сказала может — быть прав“. Она направилась к двери. „Подожди меня, я вернусь“.
Вернувшись из своей кельи, аббатиса принесла шаль. Это была длинная тяжелая шаль кремового цвета. „Эта шаль принадлежала твоей матери. Ее связала наша бабушка. Моя сестра завернула тебя в нее, когда ты родилась. Сегодня холодно. Закутайся в нее. Когда ты доберешься до Виттенберга, ты можешь покрывать ей свою голову, пока не отрастут твои прекрасные рыжие волосы. Я до сих пор помню хорошенькие кудряшки на твоей головке, когда ты была маленькой“. Она крепко обняла Кати, поцеловала ее в обе щеки и прошептала: „Auf Wiedersehen!“ [9]
9
До свидания — нем.
Удержав равновесие на крыше сарая, Кати оглянулась на окно своей кельи. Ее взгляд встретился со взглядом тети. Затем тетя домахала ей, почесала подбородок и утерла слезы.
Глава 4. Виттенберг
Из-за длинного платья Кати с трудом влезла в телегу. При свете луны она разглядела, что почти все место возле пустых бочек было занято. Однако в задней части телеги нашелся свободный уголок. Там она и свернулась между трех бочек.