Коррумпированный город
Шрифт:
Я сбросил с себя мешки и соскользнул с грузовичка, оказавшись на какой-то узкой улочке. Пенсне все еще сидело на моем носу, затуманивая зрение. Я сорвал его и бросил в пустую картонную коробку, стоявшую в конце погрузочной платформы. Затем вышел из проулка той же дорогой, которой мы туда въехали. Выйдя на улицу, повернул на юг. Я шел мимо грязных мелких баров, четырехдолларовых парикмахерских, магазинов дамских шляп, лавок неаппетитных деликатесов - обтрепавшейся кромки делового района. Очутившись в следующем квартале, среди дешевых гостиниц и халуп с магазинчиками в передней части, я
Какой-то скрытое чутье на следующем перекрестке заставило меня повернуть на восток, а на очередном углу - опять на юг. Я прошел по проезжей части дороги вдоль высокого сплошного забора, возведенного с задней стороны ряда многоквартирных домов, и вышел к жилым домам Харви. Чтобы потом не расстраиваться, стал внушать себе, что ее нет дома. А если она и дома, то не захочет портить день из-за меня. В любом случае никто не давал мне права лезть к ней со своими бедами. У нее своих забот полон рот.
Но из меня вытравили и выбили гордость. Чистый воздух и яркий солнечный свет пугали меня так же, как ребенка пугает темнота. Я чувствовал себя обнаженным и находился в таком же отчаянном положении, как червь на середине бетонированной дороги, который слепо тычется во все стороны, пытаясь найти спасительную щель.
Над почтовым ящиком номер три была белая картонная карточка с надписью: "Карла Кауфман", и я отыскал квартиру с таким номером на первом этаже. Негромко постучал в дверь и стал ждать. Женщина средних лет в хлопчатобумажном капоте открыла дверь другой квартиры и подняла стоявшую на полу литровую бутылку молока.
– Карла никогда не встает так рано, - сказала она.
– Она поздно заканчивает работу.
– Знаю.
– Я не повернул к ней лица, чтобы она не смогла меня разглядеть.
– Спасибо.
Она закрыла дверь.
Я постучался еще раз, и через какое-то время в квартире послышалось шарканье тапочек. Ее темные волосы были нечесаны, голубые глаза припухли от сна. Поверх голубой пижамы накинут голубой стеганый халат. Какой-то мгновение она смотрела вопросительно, как будто не узнавая.
– Помнишь меня?
– спросил я.
– Неудачника?
Она зевнула широким, детским зевком и потерла глаза кулачками.
– Можно мне войти?
– Думаю, что да.
– Она отошла в сторону, я вошел и закрыл за собой дверь.
– Что все это значит?
Вдруг до меня дошло, что мы с ней совершенно чужие люди, что я способен принести только несчастье девушке, которую едва узнал; и, осознав все это, я прикусил язык.
– Мне не следовало приходить сюда, - пробормотал я.
Обстоятельства прошлой ночи в каком-то смысле облегчили мой разговор с ней.
– Тебе не кажется, что сейчас рановато для визитов? Боже, я ведь никогда не ложусь спать раньше четырех часов утра.
– Я пришел к тебе не в гости. За мной охотится полиция.
– Слышала, что кого-то выкинули вчера из клуба. Не тебя ли?
– Да, именно меня. Но беспокоит меня не это. Керч подстроил мне обвинение
– Не может быть!
– Она посмотрела на меня с недоверием, и ее утренняя бледность стала еще заметнее.
– Отчего же? Такое частенько случается, когда появляется Керч.
– Ты ходил к Аллистеру, как я тебе советовала?
– Да, но он не оправдал моих надежд. Корчит из себя деятеля, произносит высокопарные речи, а на деле не лучше остальных.
– Нет, он не такой, - твердо отрезала она.
– Он хороший человек.
– Может быть, он добр к своей матери, хотя не берусь это утверждать. Я пришел к тебе, потому что ты единственный человек, к кому я могу обратиться.
Она испугалась, но постаралась скрыть это.
– Я рада, что ты пришел ко мне. Не думала, что когда-нибудь увижу тебя вновь. Но я не знаю, что здесь можно сделать.
– Она издала какой-то звук - полусмех-полурыдание.
– Просто разреши мне побыть здесь. На улице мне долго не продержаться. Ты живешь одна?
– Да. Я уже сказала тебе, что живу одна. Джонни, снимай пальто и шляпу. Чувствуй себя как дома.
– Ты славная девушка. Надеюсь, ты понимаешь, что идешь на большой риск?
– Да, тем более в такую рань.
– В ее словах прозвучала ирония.
– Я сама с удовольствием убила бы тебя за то, что разбудил меня.
– Пожалуйста, не произноси слова "убить". Постарайся обойтись без него.
– В чем дело, ты нервничаешь, Джонни?
– Ее живость казалась несколько искусственной, но это было лучше равнодушия.
– Не буду тебе ничего объяснять, - заявил я, стараясь стащить с себя узкое пальто.
– Скажу лишь: если бы я не нервничал, можно было бы смело утверждать: у меня с головой что-то не в порядке.
Она повесила мое пальто и шляпу в шкаф и провела меня в гостиную.
– Лучше опустить шторы, - сказал я, но Карла сама уже направилась к окнам.
Она включила торшер возле кресла.
– Садись. Ты выглядишь так, будто был на ногах всю ночь.
– Так оно и есть.
– Если хочешь, иди поспи. Правда, у меня всего одна кровать, но ты можешь занять ее.
– Я вряд ли засну. Но в любом случае спасибо, ты чертовски любезна.
– О Боже, только не впадай в сентиментальность! Ты ел что-нибудь с утра?
– Я не голоден.
– Не ври. Дай мне три минуты, чтобы набросить на себя кое-какую одежду, и я состряпаю тебе завтрак.
Она вышла в спальню и закрыла за собой дверь. Я сидел, ни о чем не думая, но во мне начинал журчать крохотный ручеек доброго чувства. Она была хорошей девушкой, надежной и приятной. Я чувствовал себя как беспризорная кошка, которую подобрали на холодной улице и дали ей теплого молока; правда, уличные кошки не склонны проливать слезы благодарности. Она оказалась права: я начинал впадать в сентиментальность. И, как иногда случается, когда ты придавлен и изнемогаешь, беспричинный комочек тепла зародился у меня в пояснице и начал растекаться по всему телу. Я поймал себя на том, что с нетерпением жду, когда снова откроется дверь спальни. "В чем дело, Уэзер, - спросил я самого себя, - ты что, бабник?"