Коррумпированный город
Шрифт:
– Не втягивайте меня в богословие и не унижайтесь до оправданий. Вы фактически сотрудничаете с мафией. Вы держитесь на сутенерах, ворах, вымогателях и бандитах.
– Пока, Джон. Уж не думаешь ли ты, что я буду продолжать слушать эту несусветную чушь?
Ему пришлось обойти меня, направляясь к двери. Я загородил ему путь.
– Одну минутку. Разрешите сказать вам, что произошло в городе за последние два года.
Он остановился, холодно глядя на меня. Я продолжал:
– Вы с моим отцом создали механизм контроля над городом. Одним концом оси стало ваше богатство и общественное положение, другим - незаконные доходы от игровых
– Это неправда!
– выпалил он.
– Это еще одно дикое обвинение.
– Я намерен доказать это. Я уже собрал некоторые факты о вашем партнере Керче. Все его влияние основано на шантаже. Несомненно, вы знаете, что он шантажировал Флорейн Уэзер? Что деньги, которые вы уплатили за дом Уэзера, пошли ему в карман?
– Ничего подобного я не знал. Не знаю этого и теперь.
– Доказательство находится в сейфе в клубе "Катей". Роджер Керч женился в тридцать первом году на женщине, называвшей себя Флорейн Уэйлс. По-видимому, они так и не развелись. Флорейн Уэзер была двоемужницей, и Керч получил контроль над ее имуществом, потому что знал об этом. А вы знали?
– Конечно нет!
– Учитывая весь ваш жизненный опыт, не было ли это наивно с вашей стороны? Или ситуация слишком вас устраивала, чтобы проводить тщательное расследование? Выгодно было и то, чтобы Керч обуздал для вас Аллистера, а через него и всех мелких людишек в городе, которые уважают Аллистера и голосуют за него. Задумывались ли вы над тем, почему Аллистер выполняет указания Керча и тем самым ваши указания?
– Аллистер никогда не подчинялся Керчу. Эти два человека чрезвычайно враждебны друг другу.
– Может быть, и так, но это не имеет значения. Аллистер никогда не предпринимал никаких шагов против Керча, и я скажу вам почему. Ваш партнер шантажировал мэра города, чтобы держать его в узде.
Старик тяжело опустился на стул. В его лице не было ни удивления, ни смущения, но в глазах стояла усталость.
– Оставим на время в стороне достоверность твоих обвинений - для меня они звучат полной неожиданностью, но, несомненно, у тебя есть какие-то основания их выдвигать, - я возражаю против того, что ты называешь необходимыми деловыми сделками. С самого начала я питал отвращение к этому человеку.
– Вы терпели и использовали его. Ваша терпимость к человеку воспринимается в этом городе как знак одобрения. Такой человек становится неприкосновенным.
– Если то, что ты говоришь о нем, правда, считай, что мое терпение кончилось.
– Я еще не все вам рассказал. Прошлой ночью он убил Флорейн Уэзер.
– Есть у тебя какие-нибудь доказательства?
– Более чем достаточно.
Небрежно и сухо он заметил:
– Между прочим, ты не уточнил, что у Керча имеется на Фримэна Аллистера, как ты выразился. Конечно, у нашего достойного мэра-реформатора нет какого-то преступного секрета?
– Это останется в секрете, - сказал я.
– Это исключительно дело Аллистера и Керча.
Он махнул
– Как хочешь, Джон. У тебя, кажется, настоящий талант обнаруживать скелеты в невызывающих подозрений шкафах? Я всегда рассматривал Аллистера как олицетворение политической добродетели.
Дверь позади меня открылась, и в комнату вошел Аллистер.
– Слышу, кто-то склоняет мое имя?
– произнес он с натянутой веселостью.
– Доброе утро, господин Сэнфорд.
– Здравствуйте, Фримэн, - ответил тот неизменившимся голосом.
– Вы знакомы с Джоном Уэзером, не так ли?
– Да, конечно.
– Он повернулся ко мне, и его голубые глаза расширились.
– Святые небеса, что случилось с вашим лицом?
– Стукнулся о дверь.
– К счастью, - мягко заметил Сэнфорд, - неприятности Джона подходят к концу. Джон, у меня пока что не было возможности сообщить тебе, поскольку мы ввязались в эту непродуктивную дискуссию, о том, что я разговаривал с нашим следователем по особо тяжким преступлениям, и он установил: Флорейн Уэзер была уже несколько часов мертва к тому моменту, когда тебя увидели возле ее трупа. Была, кажется, также попытка дать медицинскую оценку ран, из-за кровотечения которых наступила смерть. Я представил эти факты судье Саймону, и он выразил готовность выпустить тебя на поруки под залог в десять тысяч долларов. Я взял на себя смелость внести залог, не посоветовавшись с тобой.
– Спасибо.
– Я бы улыбнулся, если бы мне позволил рот.
– Но я останусь здесь до тех пор, пока не смогу выйти отсюда, не внося залога.
– Не делай глупостей, - резко сказал он.
– Это всего лишь временный долг. У тебя достаточно средств, чтобы его вернуть.
– Я приму это одолжение, если вы дадите себе ясный отчет в том, что я собираюсь остаться в этом городе и бороться против вас.
– Я отдаю себе в этом очень ясный отчет.
– Он горько усмехнулся, с трудом поднялся со стула и пересек комнату. Перед тем как выйти из нее, он повернул свою убеленную голову на тощей птичьей шее и продолжительно посмотрел на меня.
– Однако предупреждаю тебя, что владение имуществом при так называемой демократии влечет за собой гораздо большую ответственность, чем ты можешь себе представить.
– Еще бы, - заметил я.
– Некоторые из нас много думали и обсуждали эти вещи, когда находились в армии. Порядочность человека связана также и с ответственностью. Мне не нравится подтекст вашего выражения "так называемая деократия".
– Закрывшаяся дверь поставила точку в конце этой фразы, но у меня было такое ощущение, что я мог бы продолжить спор с Алонсо Сэнфордом до самой его смерти.
Аллистер, пока мы разговаривали, подошел к окну и поднял занавеску. Он проявлял нетерпение и смотрел на закопченную стену из белых кирпичей.
– Хэнсон сказал мне о Гарланде, - сказал я ему, когда он повернулся.
– В смысле, что он умер?
– Да, он подумал, что это я убил его. Если Гарланд умер от раскроенного черепа, тогда это моя вина. Или заслуга. Но Хэнсон сказал, что его задушили.
– А вы его не душили?
– Что-то странное мелькнуло в его затуманенных голубых глазах. Может быть, это означало, что Аллистер мне не верит.
– Я бы мог его удавить, но не сделал этого. Просто обезвредил его самым быстрым из известных мне способов. Я не убивал людей, если не считать времени, когда носил военную форму. Но тогда это было нормально и допустимо.