Корсар

Манило Лина

Внутри всё сжимается от волнения, но больше всего угнетает неизвестность. Что там произошло? Избили, пырнули ножом, сбили на автомобиле? Каждый новый вариант рисует перед глазами страшные образы, в каком состоянии он находится, и от этого становится совсем не по себе. Почему он в больнице? И почему мне туда нельзя? Хочется разрыдаться, словно мне снова восемь, но не могу позволить себе такой роскоши. Не сейчас, когда-нибудь потом.

Захлопываю крышку ноута, на экране которого вот уже полчаса прыгали и скакали на все лады звёзды современной эстрады. Я специально

отключила звук — так намного веселее за ними наблюдать, такими активными и задорными. Но сейчас, когда узнала об Артёме не могу больше пялиться на них, уже не смешно.

Иду в кухню, где на плите, укутанная большим полотенцем, стоит кастрюля с рагу, дожидаясь возвращения Роджера. При мысли о еде подступает тошнота. Нет, кусок в горло не полезет, определённо. Но нервное напряжение настолько сильное, что почти не выдерживаю. Я одна, в чужой квартире и всё, что мне остаётся — сидеть и ждать с моря погоды. От этого вынужденного безделья особенно тяжело. В итоге открываю один кухонный шкафчик за другим, выдвигаю ящики, чтобы найти то, что сможет помочь немного расслабиться. Уверена, где-то здесь Роджер прячет вино или что-нибудь покрепче. Я не большой мастак заливать за воротник, но один бокал лишним сейчас не будет.

О! Ну вот же они, бутылочки, стоят в рядок, “улыбаются”. Беру первую попавшуюся, прижимаю к себе, словно самую большую драгоценность и минуты две ищу штопор, но этот гад упорно отказывается находиться, издевается. Что за пропасть такая?! Неужели нет его? Не может быть, я просто плохо ищу. Краем сознания ловлю мысль, что хозяйничать в чужой кухне, шарить по шкафам, переворачивая содержимое вверх дном, вообще-то не в моих принципах и привычках, но сейчас я мало похожа на себя, настоящую. Так смешно, ещё пару часов назад, когда готовила, вздохнуть боялась, мелкими шажками по комнате перемещалась от холодильника к плите и ни шагу в сторону, а тут, гляди на меня, в каждую щель залезаю, словно такса на охоте.

Всё-таки, не найдя штопора, присаживаюсь на табуретку и ставлю на стол злополучную бутылку. Чёрт возьми, это же шампанское! Его и так открыть можно. Вот я тупица, право слово.

Зажимаю бёдрами тёмно-зелёную бутылку с красивой чёрной этикеткой, отрываю серебристую фольгу и раскручиваю проволоку. Всё, порядок! Осталось только вытащить пробку и можно пить. С каждым мгновением и приложенным усилием желание залить горе спиртным слабеет, но врождённое упорство и желание хоть чем-то занять руки побеждают. Не привыкла отступать, пусть цель уже и не кажется столь заманчивой.

Зажимаю бутылку ещё крепче, чтобы на пол не выскользнула, обхватываю пальцами пробку и слегка раскачиваю из стороны в сторону. Ни разу не открывала шампанское, но, наверное, это не самая сложная наука, алкаши разные на ура справляются. Рука начинает побаливать — всё-таки не нужно перенапрягаться, — но плюю на дискомфорт. Я вообще почти умом тронулась, сосредоточив всю свою тоску, гнев и разочарования на этой несчастной пробке, которая никак не хочет поддаваться. Нужно сильнее дёрнуть вверх, что ли?

Не знаю, что делаю не так, но белая

пластиковая пробка выскальзывает из рук и взлетает куда-то к потолку. Раздаётся мощный хлопок, и шампанское сильной пенной струёй вырывается на свободу. Вскрикиваю, когда пряно пахнущий напиток заливает мои брюки, футболку на животе, просачивается сквозь ткань, холодит кожу. Я вся в этом проклятом шампанском, пропади оно пропадом! Смотрю наверх и замечаю, что кусок пластика застрял в подвесном потолке, уродуя его идеальную гладкость. И почему-то именно это зрелище становится последней каплей, после чего уже не могу себя сдерживать.

От рыданий — уродливых, надрывных, очень детских — уши закладывает, и я даже не слышу, как в кухню вбегает Роджер.

— Ева, что стряслось?! — раздаётся совсем рядом, а сильные руки хватают за плечи. — Я слышал выстрел, ты ранена?!

Он трясёт меня, а я рыдаю, прижимая эту проклятую бутылку к себе, и не могу слова из себя выдавить. Вижу встревоженное лицо сквозь пелену слёз, чувствую тёплые поцелуи на свои губах и почти вою от переполняющих меня эмоций.

— Да скажи же ты, что случилось! — почти орёт мне в лицо, не переставая трясти за плечи. — Ева, где болит? Какого чёрта тут случилось, пока я ехал?

— Шам… па… — выдавливаю из себя по капле, а Роджер перестаёт трясти меня, пытаясь вникнуть в смысл нечленораздельной болтовни.

А потом разражается хохотом.

— Чего ты рыдаешь? Дурочка, какая же ты дурочка, моя золотая девочка.

Забирает из рук бутылку, вытирает подушечками больших пальцев слёзы с лица. А я постепенно успокаиваюсь, потому что Роджер наконец-то рядом, а это значит, что всё будет хорошо.

— Облилась вся… — приговаривает, вытирая кухонным полотенцем мои штаны, но тут поможет только стирка. Единственные же шмотки, пропасть какая-то.

— Только не ругайся, хорошо? — прошу, а Роджер вопросительно заламывает бровь. — Наверх посмотри.

Он задирает голову, несколько секунд, за которые успела напридумывать себе всяких страхов, молчит, а потом снова смеётся.

— Да ты у меня, Ева, снайпер матёрый.

— Не смешно, — бурчу, но на сердце становится легче.

— Пошли, — вдруг говорит, поднимаясь на ноги.

Двумя руками обхватывает, поддевает меня под ягодицы и рывком поднимает в воздух. Когда наши лица оказываются на одном уровне, обнимаю Роджера за шею и кладу голову на плечо. Несёт в сторону ванной, а я так вымоталась, что даже нет сил сопротивляться, спорить.

— Ты обещал, — говорю, когда оказываемся в ванной.

— Я всё расскажу, обязательно, — обещает и ставит меня на ноги. — Но сначала нужно помыться.

Опираюсь спиной на стену, а Роджер делает шаг в мою сторону, тяжело вздыхает и проводит пальцами по моей щеке. Смотрю на него и понимаю, что растворяюсь в его взгляде, мечтая, чтобы прижал к себе и никогда не отпускал.

Роджер, медленно, невыносимо медленно одной рукой поднимает мою футболку вверх, а второй проводит пальцем по обнажённой влажной коже. Мышцы сокращаются, а внизу живота пульсирует желание.