Кошачья Свара. Мадрид, 1936
Шрифт:
– Педро Тичер имеет доступ к интересным экземплярам и продает их по разумной цене. У него есть особый круг клиентов в Лондоне, а также в Мадриде. С его помощью я купил несколько работ, а также продал или обменял другие на выгодных условиях.
Из этих слов герцога Энтони сделал вывод, что либо тот ничего не знает о смерти толстого галериста, либо является законченным лжецом. Он решил остановиться на первом из двух вариантов и сказал:
– А теперь Педро Тичер помогает в продаже картины Веласкеса, которую вы держите в подвале.
– Вы это знаете так же хорошо, как я. Для проведения операции требуется надежный человек. Я хочу сказать, не только в профессиональной сфере, но также в личной и политической областях. Педро Тичер не обладает этими
– Педро Тичер знал, для чего предназначены деньги, вырученные от продажи?
– Более или менее. Педро Тичер полностью солидарен с нашим делом. Я имею в виду то, что мы хотим покончить с господствующим хаосом и помешать марксистской орде завладеть Испанией.
– Не понимаю. Педро Тичер - англичанин, в любом случае; в Лондоне у него процветающее дело. Коммерческих и даже личных связей с людьми из другой страны не достаточно, чтобы впутаться в политические игры этой страны настолько, чтобы подвергнуть себя риску как в Испании, так и в Англии.
– Вам это удалось.
– Против своей воли.
– Вчера, насколько я понимаю, вы пытались перелезть через стену моего дома, а сегодня вернулись прямо волку в пасть. Не говорите мне, что оба раза вы поступали против своей воли. Часто самые рациональные и прагматичные люди чувствуют некий порыв и, почти не осознавая этого, беспечно поступаются личной безопасностью и привилегиями, в общем, всем, из чего складывается их благополучие.
– Сеньор герцог, я не такой человек. Вы говорите о маркизе де Эстелья.
Герцог закрыл глаза, как будто реакция, вызванная этим именем, потребовала от него несколько мгновений, чтобы привести в порядок мысли и эмоции. Когда он вновь их открыл, в них было сияние, которое резко контрастировало с его врожденной меланхолией.
– Ах, Хосе-Антонио!
– сказал он, заговорщицки глядя на англичанина.
– Мне известно, что вы поладили. Меня это не удивляет. Никому не удается избежать магнетизма Хосе-Антонио; даже тем, кто хотел бы видеть его мертвым. Вы умный, честный человек, и, хотя пытаетесь это отрицать, безнадежный идеалист. Он понял это с самого начала и предупредил меня. Как истинный лидер, он обладает возможностью судить людей с первого взгляда, читать в мыслях и сердцах то, что другие стремятся скрыть от мира и часто от себя самих. Ах, если бы я обладал этим качеством! Но это бесполезно: я слеп, когда дело доходит до чужих намерений.
Он встал с кресла и несколько раз прошёлся по комнате. Его переполняли противоречия и возможные варианты действий, он чувствовал необходимость обсудить их с кем-то, но рядом не было надежного человека, готового выслушать и понять. В те неспокойные времена никто не хотел выслушивать чьи-то мнения или чужие личным проблемам. Поскольку Энтони был иностранцем и вёл себя безразлично, он стал идеальным объектом для душевных излияний одних людей и спускным клапаном для эмоциональных вспышек других. Слишком поздно он понял эту особенность, которая заставила его неправильно истолковать связанные с ним действия. Теперь и герцог, попавший в тиски этого механизма, не мог замолчать.
– В своё время я был ярым защитником диктатуры Примо де Риверы. Я близко знал дона Мигеля и уверен, что он принял бремя правления не из-за личных амбиций, а осознавая, что это был единственный способ спасти монархию и все, что она олицетворяла К тому времени марксистский заговор уже поразил все слои общества благодаря бездействию некоторых гражданских властей и с одобрения тех же интеллектуалов, которые сегодня рвут на себе волосы и с криком выступают против Республики. Никто так не сожалел о падении Примо де Риверы, как я, потому что в трусливом потворстве всех, включая армию, можно было ясно видеть первые признаки того, что произойдет. После свержения и высылки Примо де Риверы я стал вторым отцом для Хосе-Антонио, не только потому, что
Он снова сел, провел рукой по лицу и закурил, а потом продолжил усталым голосом, словно эта пауза принесла больше боли, чем облегчения.
– Конечно, ни я, ни кто-либо другой не мог бы избежать того, что произошло. Я имею в виду чувства между Пакитой и Хосе-Антонио. В обычной ситуации ничто так меня не обрадовало бы, как перспектива сделать его своим зятем, но дела обстоят таким образом, что я не могу позволить эти отношения. Жизнь Хосе-Антонио с самого начала отмечена насилием, и всё идет к жестокому финалу. Я не хочу смотреть, как моя дочь превращается в фанатичную сторонницу правых. По натуре я мягок и уживчив, но в этом твердо стоял на своем. А они, несмотря на импульсивный характер, согласились с моим решением. Я знаю, как они из-за этого страдают, но не передумаю. События развиваются так, что только убеждают в правильности моего решения, хотя всегда остается надежда на то, что всё изменится к лучшему.
– А тем временем вы снабжаете Хосе-Антонио оружием или деньгами на его приобретение.
– У меня нет другого выхода. Без оружия для самозащиты его бы уже давно убили, вместе с товарищами. Хосе-Антонио выполняет историческую миссию, и я не могу становиться у него на пути, но сделаю всё возможное, чтобы его защитить.
– Вы знаете, как Фаланга поступит с этим оружием.
– Имею смутное представление. Мне никто не рассказывает, а я и не спрашиваю. Да мне и всё равно: в конце концов, оружие служит только для одного. В этом случае - чтобы отвечать ударом на удар врага.
– Не будьте таким наивным, - сказал Энтони.
– Цель Фалнги - не выживание. Цель Фаланги - установить в Испании фашистское правительство. Хосе-Антонио отвергает монархию и выступает за синдикалистский режим, очень похожий на социализм. Я сам слышал, как он объявлял об этом, на публике и в частных разговорах, весьма ярко и красноречиво.
Герцог пожал плечами.
– Я в курсе. Оба моих сына стали пылкими фалангистами и беспрестанно сыпят мне на голову свои лозунги. Они не слишком меня беспокоят. Если когда-нибудь Фаланге удастся навязать свою идеологию, она вскоре вернется в то лоно, откуда и вышла. В Италии фашисты тоже живьем ели детишек, а теперь Муссолини обнимается с королем и Папой. Грядущая большевистская революция, напротив, - пустопорожняя болтовня, потому что не поощряет классовую борьбу и не движима ею.
Он затушил сигарету в пепельнице, прикурил другую и продолжил монолог, словно находился в кабинете один.
– Именно в этом я стараюсь убедить генералов. Они близоруки, не доверяют тому, в чём не разбираются и не контролируют, и упрямы как ослы. Их этому специально обучили, и на этом основана их эффективность, я этого не отрицаю, но в решительные моменты эти качества только мешают. Они ненавидят Хосе Антонио, потому что, хотя он не принадлежит к военному сословию, у него больше власти и авторитета, чем у любого генерала, и его группировки более дисциплинированы, храбрее и надежнее, чем регулярная армия. Поэтому, а не из-за идеологических различий, они ненавидят его больше, чем истинного врага. С большим удовольствием они поставили бы к стенке всех фалангистов. Но они этого не сделают, потому что Хосе Антонио обладает гораздо более широкой поддержкой, чем кажется. Патриоты и добропорядочные граждане на его стороне, и только насилие, которое его окружает, не позволяет им продемонстрировать это более открыто. Как следствие, военные неохотно его терпят и стараются изолировать косвенными методами. Они оказывают давление на нас для того, чтобы мы перестали поддерживать Фалангу, и таким образом хотят задушить движение или надеяться на то, что без оружия и денег фалангисты падут один за другим.