Кошачья Свара. Мадрид, 1936
Шрифт:
– Не сходится, - рявкнул подполковник.
– Где мы находимся? Похоже на конспиративную квартиру, место встречи террористов, преступников и иностранных агентов.
– Я этого не знал, как вы можете догадаться. Он мне описал это место совсем по-другому. Я пришел пешком из "Чикоте". Если капитан Коскольюэла за мной следил, как это обычно бывает, он сможет это подтвердить.
– Капитана Коскольюэлу сегодня днем убили, - сухо произнес подполковник. И мне следовало сделать то же самое и с вами. Пристрелить при попытке к бегству. По вашей вине я потерял лучшего сотрудника. А теперь и этого пристрелили прямо перед нашим носом, а он мог предоставить нам столько информации.
– Педро
– Или как там его зовут. Мы следили за ним с первого дня, как он приехал в Мадрид, но, черт побери, всякий раз он от нас ускользал. Если бы вы не оставили на столе салфетку с адресом, мы бы никогда его не нашли. Конечно, теперь от него всё равно никакого проку.
Когда полковник немного успокоился, Энтони заметил в грубых чертах его лица глубокую усталость. Тот переключил внимание с Энтони на подчиненных.
– Двое останутся здесь до прибытия судебного следователя, чтобы убрать тело. Остальные со мной. Этот прощелыга отправится с нами в Главное управление госбезопасности. Там он запоет, по-хорошему или по-плохому.
По пути в Главное управление госбезопасности Энтони пожелал узнать подробности гибели капитана Коскольюэлы. Подполковник, который успел немного успокоиться и погасить недавнюю вспышку ненависти к англичанину, холодным тоном пересказал ему суть дела. Безжизненное тело капитана было найдено около шести часов пополудни на пустыре неподалеку от парка Ретиро. Согласно данным экспертизы, капитан был застрелен совсем в другом месте, а на пустырь его привезли уже мертвым. По словам подполковника, было совершенно ясно, кто и почему убил капитана: дело в том, что несколько дней назад в уличной стычке был убит некий студент, состоявший в правом крыле фалангистов, и, очевидно, его товарищи, как это у них водится, таким образом отомстили за его смерть. Капитан стал очередной жертвой теракта, одного из тех, что Фаланга проводила во множестве, готовя почву для будущего военного переворота.
– У вас есть доказательства?
– спросил Энтони, когда он закончил свой рассказ.
– Свидетели, может быть? Или фалангисты сами признались в убийстве?
– Они мне и не требуются, - ответил подполковник.
И тогда Энтони Уайтлендс принял решение.
– Когда мы доберемся до вашего кабинета, я расскажу вам, где и когда я в последний раз видел бедного капитана Коскольюэлу. И я бы вам советовал вызвать министра внутренних дело. История того стоит.
Они беседовали в машине, а в доме № 21 по улице Никасио Гальего, где располагался штаб Фаланги, происходил в это же время совсем другой разговор. В штаб только что явился падре Родриго, старый знакомый маркиза де Эстельи, и принес новости столь важные, что по этому поводу был срочно созван политический совет.
– Я слышал собственными ушами, так же ясно, как сейчас слышу вас: пока они ничего не намерены предпринимать.
В ответ подал голос мрачный, но смирившийся с неизбежным генеральный секретарь партии Раймундо Фернандес Куэста.
– Все может перемениться в любой момент. Как ветер...
– А если не переменится?
– спросил Мануэль Эдилья.
Хосе-Антонио Примо де Ривера прервал их споры, хлопнув по столу ладонью. Когда он заговорил, в воздухе повисло тревожное молчание.
– Товарищ Эдилья прав: ничего не изменится. У Молы и Годеда - рыбья кровь. А Франко - так просто мокрая курица.
– Итак, остается Санхурхо, - подвел итог Хосе-Мария Альфаро.
– Он побывал за решеткой и рассчитывает на нас.
– Ха!
– сказал Хосе-Антонио.
– Ни Франко, ни Мола не потащат сюда Санхурхо из Португалии, чтобы вручить ему власть. Они добиваются ее для себя. Грызутся между собой, как собаки. Когда они наконец-то договорятся, будет
Мнения членов политсовета разделились, а те новости, которые принес падре Родриго прямо из особняка с Кастильского бульвара, только углубили эти противоречия. Умеренные считали в любом случае необходимым объединиться с военными, хотя это придавало Фаланге вспомогательную роль в движении.
Более импульсивные хотели сами проявить инициативу. Другие, более разумные, видели бессмысленность и того, и другого решения: с вмешательством армии, кто бы ни сделал первый шаг, в руках генералов останется не только командование, но рано или поздно они подомнут под себя и саму Фалангу, ее идеологию, дух и программу. Среди этих фалангистов хватало тех, кто предпочитал оставаться в стороне и выжидать более привлекательной возможности в будущем. Сидеть сложа руки во время мятежа против Народного Фронта было весьма странной идеей, почти непристойной, так что сторонники этой стратегии не осмеливались предложить ее в открытую, зная, что она будет воспринята как трусость и нерешительность. Лишь иногда кто-нибудь как бы случайно упоминал о возможном нейтралитете.
Хосе-Антонио Примо де Риверу одолевали сомнения. Будучи Вождем авторитарной партии, он привык ни с кем не советоваться и ни перед кем не отчитываться за свои действия; однако, в глубине души он был не политиком, а скорее интеллектуалом, образованным юристом, привыкшим рассматривать факты со всех сторон. Его фанатизм был скорее декларативным.
И уж ему-то было известно с самого детства, что все эти генералы с их пламенными патриотическими речами - не более чем орудие в руках землевладельцев, аристократов и финансовой олигархии. Многие военнослужащие, даже самого высокого ранга, восхищались молодым задором фалангистов; но это восхищение было не более чем ностальгией по собственной молодости и несбывшимся мечтам, сожалением о том, чем они могли бы стать и не стали, погрязнув в трясине бюрократии, коррупции, подлости и мелочного соперничества. За немногими исключениями, все эти генералы-мятежники оказывались личностями посредственными, недалекими и в конечном счете столь же коррумпированными, как то самое правительство, которое они намеревались свергнуть.
"Но каков выход из это дилеммы?" - спрашивал себя Хосе-Антонио. Год назад он разработал некий план, который мог бы переменить расстановку сил. Пользуясь всеобщими недовольством нынешним правительством, Хосе-Антонио запланировал поход на Мадрид, как это сделал Муссолини 28 октября 1922 года. Когда он в девятнадцать лет увидел на кинопленке, как в Рим сомкнутыми рядами вступают фашисты в черных рубашках, под имперскими знаменами и флагами, на него это произвело неизгладимое впечатление. Народ тогда рукоплескал новоявленному лидеру, король и церковь также его признали, и итальянской армии, до этого относившейся к Муссолини с пренебрежением, ничего не оставалось, как подчиниться.
Муссолини, как и Гитлер, воевал в 1914 году, но ни один из них не сделал военную карьеру, и всё же, в противоположность традициям испанских диктатур, в этих двух тоталитарных странах армия подчинялась гражданским и их идеологическому корпусу, а не наоборот. С этими намерениями Хосе-Антонио планировал устроить в 1935 году, когда уже нависла угроза со стороны Народного Фронта, марш из Толеда в Мадрид, с тысячами фалангистов и кадетов. По пути к ним должны были присоединиться многочисленные силы, они могли бы рассчитывать на поддержку Национальной гвардии. Но эти планы так и не осуществились: в последний момент ему помешали военные. Хосе-Антонио Примо де Ривера знал их имена, и особенно имя того человека, за которым, как за наиболее высокопоставленным руководителем, осталось последнее слово - Франко.