Космаец
Шрифт:
— Ох, Здравкица, как ты мне душу разбередила, — зашептал ей Стева, когда песня оборвалась. — Ты посмотри, какая ночь, только бы любить, а ты о смерти поешь… Река шумит, словно сказку рассказывает. Красота. Счастлив будет тот, кто переживет это трудное время. А знаешь, Здравкица, ведь кто-нибудь переживет, вот возьмет и переживет. И кто знает, что ожидает нас?
Он засмотрелся на девушку, освещенную лунным светом и багровыми отблесками костра. Никогда она не казалась ему такой красивой.
Здравкица молчала; смотрела куда-то мимо огня, на далекие темные горы. Стева придвинулся к ней, взял ее за руку и почувствовал, как она дрожит.
—
— Кто забудет, а кто, может, и не забудет.
Костры тлели и понемногу гасли. Бойцы шли спать. Санитарки позвали Здравкицу. Она высвободила руку из ладоней Стевы, еще раз ласково взглянула на него и легко, словно серна, исчезла в ночной темноте.
Когда смолкли песни, селом завладела тишина. Только на небе мерцали звезды, они жмурились так ласково, словно хотели усыпить все живое, что есть на земле. И в самом деле, почти все спало, ночное безмолвие нарушали разве только шаги часовых, которые охраняли звезды и тишину. Лишь иногда раздастся громкий возглас, и все снова смолкнет. Странно звучали в ночи голоса. Громкий окрик часового вывел Стеву из глубокого раздумья.
— Что ты так кричишь, Звонара? — подходя ближе, спросил политрук.
— Не понимаю, почему люди, вместо того чтобы спать, бродят, как привидения.
— Я иду в штаб батальона, смотри внимательно, — напомнил Стева и направился к калитке.
— Будешь возвращаться, из штаба, зайди расскажи, что делается на Восточном фронте.
— Ты что, забыл, что часовому разговаривать запрещено? — оборвал его Стева. — Лучше будь повнимательнее на посту.
— Не бойся, — весело сказал Звонара и взял винтовку в руки — ремень натер ему плечо.
Медленно шагая по тропинке, Звонара глядел на горы, облитые лунным светом, откуда теперь снова донесся гул тяжелых орудий. Верно, где-то отчаянно бьются партизаны, скоро та же участь ждет его самого и товарищей, которые сейчас спят на голой земле. А сколько их еще погибнет, пока окончится война? И будет ли жив он сам? Как и всякий боец, он надеялся увидеть солнце свободы, почти был уверен в этом, ведь он носил в своей пестрой сумке ржавую лошадиную подкову, которая охраняла его от пуль и осколков. Даже в самые тяжкие минуты, когда люди бросали все, оставаясь в одной рубахе, у Звонары за спиной висела сумка с подковой и кусочком сала или вяленого мяса в тряпочке, это был запас «на черный день». Бывали, правда, дни, что, кажется, чернее уж и не придумаешь, но он не касался своих сокровищ, считая, что может быть и похуже. А вообще добывать сало Звонара был великий мастер.
Если батальон попадал в село побогаче, Звонара в первую очередь заводил знакомство с женщинами, рассказывал им о Красной Армии, о скором окончании войны и о новой жизни, которая уже стоит у порога.
— Так ты говоришь, парень, что после войны не будет бедняков? — удивлялись простодушные крестьянки. — И землю, говоришь, поровну разделят?
— Клянусь крестом и святым Иованом, — Звонара торжественно крестился. Женщины смотрели на него и удивлялись.
— Скажи по совести, сынок, неужели и партизаны крестятся? — спрашивали они.
— Да ведь и мы тоже православные.
— А как же, конечно, — шептали набожные женщины и, глядя в простодушное лицо Звонары, допытывались: — А нашу церковь вы не тронете?.. Ну, слава богу, а то четники сказывали, будто вы ее закроете.
Так, бывало, за разговором женщины накормят, напоят
За это старушки угощали его свежим хлебом с каймаком и творогом, иной раз подносили ракии или чашечку кофе, а для своих детей передавали кусочек сала или вяленого мяса. И в селе, где побывал Звонара, начинали говорить о скором окончании войны и притом добавляли, что слышали об этом от одного «большого начальника, который служит в штабе» и знает самые свежие и самые верные новости. А «большому начальнику» никак не удавалось получить повышение. За все время войны он не дослужился даже до пулеметчика, хотя мечтал об этой должности, видя в ней первую ступеньку на пути к получению генеральского чина.
Об этом он и думал, стоя на посту, и не заметил, как из темноты вынырнули две тени, он увидел их, когда они были всего в нескольких шагах. Звонара испуганно вздрогнул, сжал винтовку, хотел закричать, остановить их, но в этот момент узнал своего взводного и автоматчицу Катицу Бабич.
— Товарищ взводный, скажите, где вас искать, если вдруг понадобится? — спросил Звонара, желая подшутить, а заодно и показать Космайцу, что часовой не дремлет.
— Поищи меня там, где слепой глаза ищет, — шутливо ответил взводный.
Звонара усмехнулся.
— Здорово отбрил, черт побери, а я и не думал, — сквозь смех проговорил часовой и снова закинул винтовку за спину.
«Смешной человек наш взводный, ей-богу, — думал Звонара, с завистью поглядывая вслед Космайцу. — Когда ему взвод давали, он не хотел брать, отказывался… А меня хоть командиром дивизии назначай, я не откажусь… Ну, командиром дивизии, может быть, трудно, а вот командиром бригады или батальона хоть завтра… Уж я бы батальоном вертел по своей воле. Ну что для этого требуется, садись на коня и гони вперед, голова не заболит. Только бы мне дали поводья в руки, сразу бы увидели, чего я стою… Опять кто-то шатается, спали бы, черти… О, этот за яблоками полез. Погоди, сейчас ты у меня запоешь…» — Он спрятался за толстый ствол и крикнул: — Стой, не шевелись, стрелять буду! — Звонара торжественно щелкнул затвором старой итальянской винтовки. — Руки вверх, не шевелись, стрелять буду, пропорю тебе брюхо, как корова рогами.
— Тише ты, бродяга черногорский! Ишь, раскудахтался, будто квочка, — ответил ему голос из темноты. — Свои люди, не цыгане.
Часовой узнал голос Мрконича и подошел поближе.
— Какие черти тебя носят? А… а-а, яблоки воруешь. Я таких молодцов как раз и ловлю. А что, если я тебя арестую и отведу к командиру роты?
— С чего тебе меня трогать? Ведь тогда и я завтра тебя арестую, если на месте застукаю. Мы же свои люди, дурень ты этакий, из одной роты… Возьми-ка лучше яблочко, попробуй, сладкое какое! — Он засунул руку за пазуху и вытащил несколько яблок. — Так жрать хочется, кажется, живую черепаху съел бы. Возьми, съешь, ты, конечно, и не пробовал, раз тебя поставили их стеречь.