Космаец
Шрифт:
— Чудесный!
— Больно смотреть, как люди мучатся от голода. Даст бог, дорвемся и мы когда-нибудь до хорошей еды. Вот поесть бы яичницы с ветчиной или джувеч [17] из копченого мяса. Знаешь, нальет мать, бывало, полную миску фасоли, парок копченым мясом пахнет, ну, кажется, нет ничего вкуснее на свете.
Сквозь разбитые оконца вместе с солнечными лучами проникал пряный аромат спелых яблок. Сейчас яблоки казались куда вкуснее, чем те крестьянские кушанья, о которых вспоминал Иво. У Космайца судорожно сжалось горло, засосало в желудке, а пистолет на поясе показался особенно тяжелым.
17
Джувеч —
— Забудь ты, Иво, про джувеч и фасоль, — тяжело и устало вздохнул Космаец. — Я бы сейчас согласился на кусок сухой пройи [18] … Нет, так больше нельзя. Ты посмотри, сколько яблок! Кто же будет подыхать от жажды у самой воды? Не буду я больше терпеть, хотя бы это стоило мне головы.
— Не боишься?
— Ничего. Голодный я никого не боюсь.
— Смотри, из-за ерунды к стенке поставят. Не осрамись, — предупредил командир роты.
Космаец больше ничего не слышал, он выскочил за дверь, и перед ним засверкали красновато-желтые яблоки, освещенные вечерним солнцем. Сад точно закружился перед его глазами. Он не мог оторвать взгляда от спелых плодов, чувствуя, как рот наполняется слюной. Старые дуплистые яблони устало дремали, сгибаясь под тяжестью урожая. Космаец не знал, какое яблоко сорвать. Он перебегал от дерева к дереву, пока не увидел, что несколько бойцов испуганно метнулось от него, они, видно, думали, что он их заметил и гоняется за ними.
18
Пройя — кукурузный хлеб.
«Вот дураки, от такой прелести убегают. Никто вас тут не увидит, а я и подавно не видел», — подумал он и потряс нижнюю ветку. Земля покраснела от яблок. Космаец поспешно набил карманы и направился к дому, где оставался ротный. Сделал несколько шагов и испуганно остановился. Ноги едва держали его. Хотел бежать, но стало стыдно, и он решительно двинулся к двери. У порога стоял босой старик в длинной белой домотканой рубахе, подпоясанный широким пестрым тканым поясом, в широких штанах из немецкой плащ-палатки. Из-за пестрого пояса торчал длинный, похожий на саблю, нож, а у бедра висел кривой рог, как точило у косаря.
Рядом с крестьянином покорно застыл тощий ослик, нагруженный сумками и узелками, а у дома бегала косматая пастушья собака с огромными отвислыми ушами.
Крестьянин и Космаец несколько мгновений молча глядели друг на друга, видно было, что обоим тягостно и неприятно это молчание.
— Помогай, бог, парень, — первым поздоровался старик и провел широкой заскорузлой ладонью по белой как снег бороде. Улыбаясь, он спросил: — Что, сынок, поспели яблоки-то?
Космаец взволнованно заморгал ресницами.
— Да знаете, как вам сказать, — смутился взводный, будто его окружила сразу сотня четников. — Я их еще и не пробовал, я не для себя, поверьте. Один мой товарищ заболел, так это я для него. Голодный он, а наш обоз еще не подошел, — объяснял он, опустив глаза и стараясь не смотреть на старика.
— Да я тебе верю, парень. Теперь все голодают да болеют.
— Мы ничего не трогаем без разрешения, — опять начал оправдываться Космаец и вдруг подумал, что эти боснийцы
— А где этот твой командир? У меня к нему дело есть.
Космаец пошел вперед, старик за ним. Они вошли в ту самую комнатушку без окон и дверей, где лежал ротный.
— Иво, тут вот какой-то человек тебя спрашивает, говорит, дело есть, — окликнул Космаец Божича. Тот лежал лицом к стене и не услышал, как они вошли.
Божич повернулся, выпрямил согнутую спину с острыми лопатками, открыл глаза и, увидев незнакомого старика, сердито фыркнул и исподлобья взглянул на взводного, словно хотел сказать: «Что я тебе говорил?»
— Ты здесь старший? — спросил старик и, сняв соломенную шляпу, низко поклонился. — У меня к тебе дело от наших крестьян.
Бледный, изможденный Иво попытался улыбнуться и, придерживаясь руками за шершавую стену, встал на ноги.
— Я старший, но есть люди и постарше, — ответил Божич и, опять бросив взгляд на Космайца, спросил: — Ты его поймал, отец? Ну, за это его теперь к стенке поставят.
— Да ты что так Дешево его ценишь? — спросил крестьянин. — Если за то, что он набрал яблок, — старик махнул рукой. — До войны я сухие фрукты возил во вьюках в Баня Луку и в Сараево, а теперь где там! Хоть вы поешьте.
— У нас это запрещено директивой, — заявил Божич, придерживаясь руками за край стола.
— Это я знаю, да только где же видано, чтобы для голодных людей издавали всякие там директивы?.. Мой Иован где-то за Дриной, иногда он наведывается домой и говорит, вот клянусь богом, что и в Сербии тоже все голодные да голые, а у нас-то и подавно.
— Сейчас Босния самый голодный край на свете, — согласился Божич. — Объели мы ее за три года. Если бы камень можно было есть, то и камня бы не осталось.
— Правду говоришь, парень, — старик лукаво усмехнулся в длинные сивые усы. — Только вам нас не объесть, хотя бы вас и было что зеленой травы.
Он вытащил кисет, засунул в него руку до локтя, вытащил щепотку табаку и свернул тонкую и длинную цигарку, потом высек огонь и протянул кисет партизанам.
— До войны, сынки, меня выбрали здесь старостой, — старик выпустил изо рта густые кольца дыма, — и мы честно жили. Земли у нас нет, есть, правда, немного фруктов, ну, скотина там, а кто и в Америку подался на заработки. Так мы и жили, пока не явились эти собаки, все у нас сожгли. Мы едва успели убежать в горы. Так, благодаря богу, и спаслись, и еды немного припрятали. А сегодня утром наши ребятишки пришли сюда за фруктами, вас увидели, узнали как-то, что вы голодные, так наши мужики сложились, собрали кое-чего и послали меня к вам, это, говорят, наши дети. Вот я и привез немножко фасоли, картошки, мучицы чуток на мамалыгу… А хлеба у нас и у самих нет.
Старик вышел из дому, за ним Божич и Космаец.
— На осле привез, всего-то у нас и осталось скотины, что этот осел. — Старик стал снимать с серого сумки и узелки, подробно объясняя, где что лежит и кто из крестьян дал те или иные продукты. Одних он хвалил за доброту, других бранил.
Космаец принимал каждый узелок и подбрасывал на руке, словно взвешивая, сколько в нем фасоли, сколько картофеля и хватит ли муки сварить мамалыгу, чтобы накормить целый батальон.
— Это все, что мы могли собрать, сыночки, — как бы извиняясь, сказал старик, отдав последний узелок, и вздохнул: — Если война затянется, и мы будем подыхать с голоду.