Космическая шкатулка Ирис
Шрифт:
Радослав, обычно в упор не замечающий, во что она обряжена, вдруг увидел её платье.
– Ты моё воздушное чудо! Дай-ка я тебя расцелую, – и облапил её всю, не желая отпускать от себя. – Может, несколько задержишься? – потёрся о неё её домашний похотливый мурлыка, всегда корыстный, всегда умеющий, когда захочется, приласкаться. И равнодушно отвернуться, если охоты развлекаться нет.
– Помурлычь себе в одиночестве, – ответила Ландыш, – а то потом я уже и не захочу в их ЦэДэМ – Древо Мира, по которому лазить всегда надо свеженькой и полной сил. А ты погрейся на солнышке, помечтай, ожидая моё возвращение.
– Не стану, – ответил он, – улетаю скоро к Куку. Там же наше с тобою плаксивое солнышко. Она капризничает, а Вика настоятельно требует хоть кого из родителей-производителей разделить её мученический труд по выхаживанию чужих
– Наглая! Сама же просила оставить Виталину ей. Сама же говорила, что должна проследить её реакцию на последнюю прививку. А мне ужасно надоел их парк, их павильоны, и рыжебородые свирепые тёмно-ржавые рожи, неожиданно вылезающие из зарослей. Я до жути их боюсь. Садовники они там, строители, мне они кажутся какой-то чужеродной формой жизни. И я не понимаю ревности Вики к каким-то любовницам старца Кука. С учётом его лет и окружающей разновидности гуманоидов, какие там могут быть любовницы? Они же на зверушек похожи больше, чем на человека. Вот у нас – другое дело. Будто я на родной планете в умеренных широтах. И люди все ласковые, тихие и не толкучие нисколько. Иногда лишь и смеялись надо мною, как я в брючках гуляла. И не ври ты, что Вика тебя вызвала. Хочешь к Куку наведаться? Хочешь устроить с ним вместе свой любимый метафизический чёс языком?
– Можно и так сформулировать. Если ты разлюбила со мною разговаривать, должен же я проверять себя на наличие того, что не забыл родную речь.
– Я разлюбила? А не ты?
– И песенки больше не поёшь. А как пела прежде.
– Я пою. Только тебе не всегда слышно. Ты же залез от меня дальше второго этажа на мансарду! Радослав, я понимаю, что ты тоскуешь от вынужденного безделья, от некоторой даже ущербности своего существования тут. Но на меня не дуйся. Я за такую участь не голосовала. А вот Фиолет… – Ландыш выдержала паузу. Не потому, что всякое упоминание о Фиолете после той истории с его возлюбленной, от которой тот как бы и отрёкся, не отстоял её, во всяком случае, от Кука с его вторжением в целостность её личности и коррекцией памяти, раздражало Радослава. А потому, что она не хотела обсуждать с мужем Фиолета. Ни в положительном, ни в каком ином смысле. Но имя было произнесено. Она продолжила, – Фиолет рассказывал мне, что забыл о таком понятии как скука, когда вынужден был не только выживать, опираясь лишь на собственные силы, но и работал сборщиком урожая. Он считает, что скука – изобретение бездельников и пустых голов. А тому, кто работает и руками и головой скучать некогда и незачем.
– Ну, конечно! Фиолет где-то раз помахал лопатой, как-то пристроился к одиночеству местной обездоленной девушки, которая, кстати, на него работала, а он рисовал детские картинки карманным принтером, и Фиолет образец героизма и выживания во враждебной чужеродной среде. А между тем, он угрохал межзвёздный перевозчик, пережёг чудо-машину «Пересвет» уже тут. Он даже не сумел погрузить его в спящий режим, самонадеянно вообразив себя опытным командиром, знатоком, чем и оставил собственного отца на чужой планете без возможности тому вернуться на Родину, поскольку у Разумова есть только межпланетные челноки, а Земля давно оборвала всякую связь с Паралеей. И ты говоришь об этом ангеле с обтрёпанными крыльями всегда с таким придыханием, что возникает подозрение, не возникла ли между вами романтическая связь, пусть и на уровне чисто-ангельском?
– Ну, хоть ревнуешь, уже что-то. – Добившись желаемого эффекта, Ландыш запела, – Я помню, плыли в вышине/, И вдруг погасил две звезды/, И лишь теперь понятно мне/, Что это были я и ты/.
– Где ты выкапываешь такую странную архаику? – поразился Радослав.
– У себя из головы. Когда-то на Земле была у моей мамы подруга и соперница по имени Карина Венд. Но мама считала ревность пережитком варварской эпохи. Она всегда дружила со своими соперницами. Карина работала в одном из музеев и при ревизии раскопала какой-то, чудом сохранившийся, музархив. Девочки послушали и поразились красоте песен. Мама тоже себе переписала и сохранила часть песен. Включала их мне в моём детстве. И зря мама считала ревность пережитком. Будь это иначе, она выдрала бы волосы Карине, умчала бы своего парня от неё на другой край Галактики, и тогда на свет не появился бы некий Рудольф Венд – сын Карины Венд от того, кого любила моя мама. Не знал такого Венда? Кажется, он занимал в ГРОЗ высокие позиции. Не встречал
– Вика? Да ты шутишь. Не могла она такое говорить о Венде.
– Могла или не могла, не тебе судить о том, кого ты никогда не встречал.
– Встречал каждое утро в собственном зеркале, когда брился и чистил зубы. Если, конечно, не очень спешил и имел время на него полюбоваться.
– Любил его?
– По-разному было. Но иногда мне жаль, что его место в зеркале занял кто-то другой.
– Ты должен быть благодарным моей матери за то, что она позволила тебе появиться на свет. Карина не хотела рожать тебя. А мама, узнав о том, что может родиться ребёнок, тотчас же покинула человека по имени Ростислав Паникин, да и саму планету Земля. Она ответила на зов того, кого звали Виталий Змеелов. Он же стал Вайсом в другой своей жизненной роли. Тем самым Вайсом, что впоследствии прогнил до самого корешка, и ты его удалил ради спасения всей крупной структуры от возможного заражения продуктами распада, пусть и одной, а очень значимой личности. Но и это не вся история о жизненной путанице Карины Венд. Ведь потом некто по имени Артём Воронов отодвинул Ростислава Паникина от Карины Венд. А потом уже сама Карина Венд оттолкнула Артёма Воронова по причине, мне неизвестной, и мальчик Рудик Венд стал жить в разорванной семье, то у отрешённой от мира матери, то у скитальца отца. А когда он вырос, то нашёл в окружающей его пустой породе драгоценный живой алмаз по имени Ксения Воронова – дочь того самого Воронова. Печальная история, каких множество. И ведь что удивительно, Артём Воронов в новой жизненной роли стал Белояром Куком.
– У тебя отличная память на различные никчемности, но так бывает только у тех, у кого пустая голова.
– Конечно. Удача не может ходить за тобою по пятам, как прирученный щенок. Ты и так находил свои сокровища на всякой планете, куда только тебя ни забрасывало. Теперь она ушла к кому-то другому. Например, к Фиолету. Теперь он её любимый герой. Ради кого она и устраивает те переплетения, что и выводят его на лучших девушек, каких только и возможно выдумать.
– Имеешь в виду себя?
– Никого я не имею в виду. Я только даю тебе понять, что тебя абсолютно не интересует, что за человек поёт песни по утрам в твоём же доме.
– Я понимаю, что ты скучаешь со мною. Но я не могу стать тем, кем никогда не был – развлекательным аттракционом.
– Кук зачем-то изолировал всю команду друг от друга, как в ссылку какую сослал. Ребят своих постоянно в звездолёте мурыжит, Андрея туда, тебя сюда, себя, – даже не знаю, где сам-то он обретается. Вечно где-то носится, где-то кочует. Вроде как мы все умерли и живём на том свете. А он страж между мирами.
– Я заслужил именно такую участь. Поскольку, Ландыш, я не забываю ни на минуту, что на Земле стал преступником. Пусть и прикрываясь благими намерениями. Пусть я и вырвал гнилой зуб по имени Вайс из челюсти ГРОЗ и дал ход движению оздоровления, обновления там. Пусть так. И всё же…
– Кто тебя судил? Кто осудил? Разве Кук не сам убийца своей бывшей жены?
– Она была ещё более жутким душегубцем, скрывающимся под личиной прекрасной и вечно-юной девы. Я вот как-то задумался о том, а каким полом она обладала в прошлых своих жизнях? Может, и мужиком когда была. Так противно мне стало! Так невыносимо за ту прошедшую жизнь, когда я из-за неё терзал души уникальных женщин, – подобных у меня уже не будет никогда. Я был обладателем таких живых и разумных алмазов, которые всегда единичны на тонны и тонны пустой породы… – он замолчал, видя, как помертвело лицо Ландыш.
– Ты не Бог, чтобы судить, кто может стать уникальным бриллиантом, кто просто – шлак. Ты груб и нестерпимо пошл своими метафорами.
– Я только воспользовался твоими же метафорами.
Шанс на прощение в ближайшие часы явно сгинул. Он ушёл в ангар, чтобы отладить аэролёт и отправиться к Куку, такому же душегубцу, о каких он тут рассуждал. Он даже не раскаялся в том, что залез в дебри своих воспоминаний, и так больно хлестнул её веткой по лицу, что она сразу утратила своё лёгкое утреннее расположение духа. Зная отлично, что он будет возиться очень долго в своём ангаре, что останься она, он обязательно пристанет и потребует от неё её женского оброка ему, как бы мужу, раз уж ему вдруг «захотелось», Ландыш решила уехать в ЦэДэМ – в столицу.