Космический маразм
Шрифт:
Я сам создал эту реальность, и чем дальше погружался в неё, тем сильнее верил, и всё сильнее раздвигал границы дозволенного. Это я придумал маразм, и заставил поверить в него остальных. И теперь мы все – просто порождения фантазии друг друга, нелепые и чудовищные.
Но с чего всё это началось? Жил я, жил, никого не трогал… Почему вдруг всё изменилось? Что заставило меня поверить в то, что мир не такой, каким кажется? Должен был случиться какой-то толчок, выбивший меня из колеи… А, теперь уже неважно. Важно то, что я загнал этот мир в тупик, из которого нет выхода.
Что ждёт его дальше? Это зависит от того, что там, внутри моей головы. Вот если бы удалось заглянуть в неё и понять… Хотя в этом новом мире всё, кажется,
Я закрыл глаза и напряг мышцы. Глазные яблоки завращались, натягивая зрительные нервы и вытаскивая их из недр головы. Склера скользила по конъюнктиве, и мне чудился при этом неприятный скрип. Вот радужка уже скрылась в глубине глазниц, и теперь мои глаза смотрели внутрь, в темноту.
Сначала я ничего не видел. Затем что-то блеснуло в одном месте, в другом, и вскоре всё оказалось усыпанным звёздами. Мысленным взором я устремился к ним. Они приближались – манящие, сверкающие. Вокруг некоторых вращались разноцветные планеты. Я выбрал одну наугад. Так себе планетка, не мала и не велика, зато с атмосферой и океанами. Я – воображаемый наблюдатель – спускался на её поверхность, разглядывая разбросанные по планете здания, людей и машины. Одно из зданий – невзрачную пятиэтажку – я тоже выделил среди прочих случайно. Проникнув сквозь крышу, я оказался в небольшом помещении, где в три ряда стояли столы, а за одним из столов, учительским, восседал худой светловолосый парень с закрытыми глазами. Он не замечал и не слышал ничего вокруг. Он просто сидел, положив перед собой расслабленные руки, и только губы его шевелились.
– Естрементеракориндо! – громко, отчётливо произнёс он вслух.
Меня всего от левого виска до кончиков пальцев ног пронзила внезапная боль, и наступил непроницаемый мрак. Мир исчез.
– Часть 2
– Глава 1. Белый дом
Шёл одна тысяча девятьсот девяносто первый год. Год был довольно знаменательным, хотя сейчас, должно быть, о нём помнят только старожилы. В детстве, когда я слышал слово "старожилы", я всё время думал, что же они сторожат. И писал, соответственно, через "о" – "сторожилы". А сторожат-то они как раз память о том, что они увидели за свою жизнь. В частности, за тот богатый событиями год.
Начнём с того, что номер этого года – симметричный, а это не так часто встречается. Строго говоря, встречается раз в сто лет. Кроме того, число 1991 красиво раскладывается на множители – 11 и 181. Хотя красота у каждого своя, и если одному предмет кажется красивым, то это не гарантирует, что он понравится хотя бы кому-нибудь ещё.
В тот год на экраны вышли "Терминатор-2" и "Горячие головы". Опять же, на вкус и цвет товарищей нет. Кому-то нравится больше первая часть "Терминатора", кому-то вторая, для кого-то они обе – всего лишь коммерческая поделка, не имеющая никакой художественной ценности, а кто-то может усмотреть в них происки Сатаны, придумывающего всё новые способы завлекать народ в геенну огненную. Кстати, эту самую геенну я в детстве упорно считал просто собакой огненного цвета. Но поскольку ей запугивали людей, то постепенно я стал бояться и всех остальных собак – так, на всякий случай…
О чём это я? А, да. О том годе, когда меняли пятидесяти– и сторублёвки на новые. Когда провели операцию "Буря в пустыне" и когда умер Стругацкий. Когда состоялся референдум о том, стоит ли распустить Советский Союз. Подавляющее большинство граждан попросили Союз сохранить. Но в этом же году он был цинично распущен, чем окончательно подтвердилась всем известная истина, что власти на мнение народа глубоко наплевать.
Год был тяжёлым. Цены росли, товары исчезали с прилавков, заводы закрывались, люди ходили на митинги и пытались покончить с собой. В магазинах плодились "коммерческие
Но если это так, то где же мы сейчас? На самом дне этой пропасти? Или мы перешли в новое состояние, в котором все старые понятия не имеют смысла?
Впрочем, я опять отвлёкся. Я хотел рассказать совсем не об этом. А о небольшом белом здании, окружённом забором, которое располагалось в Москве по адресу "улица Кременчугская, 11".
В Америке, кстати, Белый дом тоже окружён забором, и не зря. Конечно, все понимают, что если из этого Белого дома повалит что-то по-настоящему страшное, то никакой забор не спасёт, но люди ведь хотят иметь минимальные гарантии.
Из белого дома на улице Кременчугской могли, в принципе, повалить его обитатели. И некоторые даже бежали, хотя их упорно возвращали назад их родственники. Потому что располагалась там школа-интернат для одарённых детей, и детей этих больше девать было абсолютно некуда.
Для поступления в интернат они сдавали два тура экзаменов, а потом проходили двухнедельное испытание в так называемой летней школе. Там за каждым шагом ученика следили для того, чтобы занести его в белый или в чёрный список, участникам которых поступление, соответственно, либо гарантировано, либо, напротив, уже не светит. Говорили, что есть ещё серый список, а также розовый, но, поскольку сам я к этому никакого отношения не имел, то врать не буду.
Оказавшиеся в школе подростки должны были отучиться там два года, после чего они почти стопроцентно могли поступить на естественнонаучный факультет любого вуза. Впрочем, был и одногодичный поток. Его ученики назывались "ежами" или "ёжиками", поскольку классы этого потока обозначались буквами "Е", "Ж" и "К".
Собственно учёба происходила по большей части в учебном корпусе, но им не ограничивалась. В интернате учителям была дана беспрецедентная свобода, и они использовали её больше чем на сто процентов. Все курсы были экспериментальными, каждый учитель считал свой предмет главным и нагружал детей по полной программе. В результате накапливалось такое количество домашних заданий, что их нереально было выполнить ни одному вундеркинду. Спасала кооперация. Один хорошо разбирался в матанализе, другой – в геометрии, третий – в физике. Решённые задачи становились общим достоянием. В общем, выкручивались, как могли.
Мозги расходовали много энергии, и получали её ученики, питаясь в местной столовой. Несмотря на голодное для страны время, в интернате с едой проблем не было – наличествовали завтрак, полдник, обед, ужин и вечерний компот, иногда заменяемый кефиром. Желающие могли также помочь разгрузить хлеб с машины и получить в награду пару батонов. С бытом обстояло несколько хуже – подростки были в основном плохо приспособлены к самостоятельной жизни, а казарменное положение только усугубляло ситуацию.
Жили обитатели интерната в двух других корпусах, носящих гордые имена "А" и "Б". По аналогии с ними учебный корпус иногда обозначали "У". Соответственно, комнаты назывались 37У, 43Б или, скажем, 25А.
Именно в комнате 25А ранним весенним утром 1991 года очнулся ото сна ученик 11& класса Сергей Шутов. Точнее сказать, проснулся он не по доброй воле, а только потому, что дежурный распахнул дверь и диким голосом проорал в комнату: "Подъём!"
"Сволочи, – подумал Шутов. – Ненавижу". Не то чтобы он ненавидел конкретного дежурного – он его и не узнал, собственно, по выкрику – просто он ненавидел его как одного из представителей рода человеческого, которые, по его разумению, не достойны были существовать на этом свете.