Космонавт

Дамиров Рафаэль

И вот сейчас я снова задался вопросом: да что не так с моей фамилией? Мать — обычный почтовый работник. Это я уже выяснил и сам, когда ходил к ней на работу. А вот об отце и других родственниках я совсем ничего не знал. И это непорядок. Нужно выяснить. Вдруг в семье Громовых есть нечто такое, что поставит крест на моей карьере и дальнейших планах? Этого допустить нельзя.

Я посмотрел на часы — пора было идти на лекцию по конструкции самолёта.

— Подъём, пора грызть гранит науки, — сказал я и встал со стула. Моему примеру последовали и остальные.

Ангар №3

встретил нас гулом голосов и запахом авиационного бензина. Инженер, фронтовик Смирнов в звании целого майора и с орденом Красной Звезды на выцветшей гимнастёрке, опираясь на трость, обходил разобранный Як-18У. Его лицо, изборождённое шрамами, кого-то даже пугало. Может, ещё и потому, что на левом глазу он носил черную повязку. Но в первую очередь вызывало уважение.

Вообще этот преподаватель уже стал местной легендой. Ещё до того, как мы впервые переступили порог ангара, каждый из нас уже хоть раз слышал об инженере майоре Смирнове.

— Говорят, он потерял глаз, когда испытывал новый двигатель на МиГ-19, — шёпотом рассказывал Володя во время обеда. — Лопнула турбина, осколок — раз! — и готово.

— Чушь! — фыркал в ответ Фёдоров, наш заводской. — Это было в 52-м, на полигоне. Он полез чинить топливную систему, а там утечка. Пары рванули — и шланг ему по лицу…

Но самая эпичная версия принадлежала Юре Белову, который клялся, что слышал её от старого механика:

— Да вовсе не потерял он глаз. Он его отдал.

— Как это — отдал?!

— А так. В 58-м году на аэродроме под Свердловском у Ил-28 заклинило турбокомпрессор. Если бы он не успел его отключить — двигатель бы разорвало, и пол-экипажа с ним. Но рубильник заело. Надо было, конечно, что-то делать. Тогда он сунул туда монтировку… а турбина её выхватила и — хрясь! — по лицу.

— И что, он ещё и с двигателем справился?!

— А как же. С одним глазом, в кровище, но довёл машину до выключения. Потом, говорят, этот осколок турбины в медсанчасти из-под века доставали…

Правда это или нет — никто не знал. Но когда Смирнов входил в ангар, даже самые болтливые замолкали. Потому что этот человек действительно знал самолёты лучше, чем собственные руки.

А его стеклянный глаз, как шутливо говорили механики, «видел больше, чем все наши вместе взятые».

— Товарищи курсанты, — басовито проговорил Смирнов. — Сегодня изучим конструкцию учебно-тренировочного самолёта Як-18У. Записывайте: длина — 8,18 метров, размах крыла — 10,6 метров…

Смирнов любовно провёл ладонью по обшивке и продолжил:

— Фюзеляж выполнен по схеме полумонокок. Кто знает, что это значит?

Я ответил:

— Это когда нагрузку воспринимает и каркас, и обшивка совместно, товарищ майор.

— Верно. В отличие от конструкции старых По-2. Запомните: здесь каждый квадратный сантиметр работает! — он постучал костяшками пальцев по шпангоуту. — Эти рёбра жёсткости — как у вас в грудной клетке. Только ломать их нельзя — на самолёте не заживает, как на человеке.

Пока Смирнов рассказывал про полумонококовую конструкцию, я сравнивал

её с композитными корпусами из моей прошлой жизни. Как же всё просто и… гениально было в этом времени. Никакого углепластика, только алюминий и расчёты. И ведь летало же! Мои пальцы сами собой повторили движение Смирнова, ощупывая швы обшивки. Точно так же я когда-то водил руками по музейному Яку в Монино, за стеклянной витриной.

Смирнов вдруг хлопнул ладонью по одному из шпангоутов и сказал:

— Видите эту вмятину? — мы кивнули и уставились на вмятину. — Это не заводской брак. Это — автограф одного сержанта, Петухова. Хотите знать, как он тут появился?

Мы, конечно, замерли в ожидании и снова закивали. Смирнов прикурил «Беломор», сел на ящик с инструментами и начал рассказывать.

— Было это в 51-м году на Ходынском аэродроме. Пригнали нам новенький Як-11. Красавец, блестит, как зеркало. А сержант Петухов — механик у нас был — ну, фанатик чистоты. Каждый вечер с тряпкой и ведром вокруг самолёта крутился, до блеска натирал.

Смирнов выпустил дым колечком, и оно поплыло вверх, к потолку ангара.

— И вот однажды приходит проверка — полковник из инспекции. Осматривает самолёт, ходит вокруг, хвалит: «Молодцы. Говорят, чистота — залог исправности!» А потом заглядывает в кабину и видит — на приборной доске соринка. Одна-единственная! Ну, полковник, конечно, Петухова давай чихвостить: "Ты что, сержант, снаружи надраил, а внутри забыл?

Мы уже начали посмеиваться — ситуация нам знакомая.

— Петухов, естественно, вскипел. Хватает тряпку, лезет в кабину и давай драить панель так, будто от этого зависит будущее авиации, не меньше. А полковник стоит рядом, бровью водит. И тут… БАМ!

Смирнов стукнул кулаком по металлу, заставив нас взрогнуть.

— Петухов так размахнулся, что локтем заехал прямо в шпангоут за спинкой кресла! Вмятина как раз вот такая, как вы видите. Полковник аж подпрыгнул тогда. А Петухов вылезает из кабины бледный, как мел, и говорит: «Товарищ полковник, пыль убрал… и лишний металл тоже».

Смирнов усмехнулся, поскрёб ногтями небритую щёку:

— Так этот шпангоут и летал потом с «автографом» Петухова. А сержанта с тех пор в части так и звали — Шпангоут.

Я ухмыльнулся и представил, как через полвека какой-нибудь экскурсовод будет водить школьников вокруг этого самого самолёта и повторять слова Смирнова.

Инженер-майор встал, отряхнул брюки и добавил серьёзно:

— Так, орлы, — он подошёл к демонтированному крылу, — Обратите внимание на профиль ЦАГИ-541. Верхняя поверхность более выпуклая. Почему? Зайцев!

В этот момент я едва сдержался, чтобы не блеснуть знаниями. Но надо дать и другим себя проявить. ЦАГИ-541… Через десять лет будут суперкритические профили. Но этот, как хороший винтажный велосипед: примитивно, зато безотказно. В памяти всплыли цифры из учебника по истории авиации. Этот самый профиль обеспечивал подъёмную силу всего 0.3, зато прощал ошибки пилота. Тем временем Миша растерянно поправил очки и ответил: