Космонавт

Дамиров Рафаэль

Он на секунду задумался, потом улыбнулся — уже не официально, а как-то по-домашнему.

— Каждую ночь, — ответил он просто. — И не только снятся, — добавил он многозначительно.

Я понял, о чём он сказал. Это перекликалось и с моими собственными воспоминаниями о выходах в открытый космос, которые всплывали в самые неожиданные моменты. Например, когда мочишь лицо холодной водой или вдруг замечаешь особенно синее небо… Полёты становятся не просто работой, а состоянием души, неотъемлемой частью личности.

Ну и не стоит забывать о «фантомных ощущениях» невесомости после возвращения на Землю, когда мысленно ты всё ещё продолжаешь летать.

Гагарин пожал мне руку. Ладонь его оказалась твёрдой, с характерными шершавыми участками у основания пальцев, и у меня сразу мелькнула мысль о парашютных стропах.

Ну а потом Гагарин окинул взглядом нашу группу и прищурился.

— Ну что, товарищи, — он повернулся ко всем, — давайте по-простому. Встаньте в круг, не стесняйтесь.

Крутов кивнул, и строй тут же рассыпался в свободное полукольцо. Даже Семёнов, обычно такой заносчивый и гордый, расслабился и придвинулся поближе.

— Вот так лучше, — улыбнулся Гагарин. — Вижу, подготовились серьёзно. И стенгазета хорошая, и форма — хоть сейчас на парад. — Он одобрительно потрогал пуговицу на гимнастёрке ближайшего курсанта. — Но главное — глаза горят. Это в авиации самое важное.

Юрий Алексеевич сделал паузу, огляделся, затем неожиданно спросил:

— Кто из вас уже летал самостоятельно?

Несколько рук тут же взметнулись вверх. Гагарин кивнул:

— Отлично. А теперь скажите честно — страшно было в первый раз?

В зале засмеялись. Один из старшекурсников, широкоплечий парень с орлиным носом, нерешительно поднял руку:

— Товарищ Гагарин, если честно… да. Особенно когда мотор чихнул на развороте.

Гагарин рассмеялся — звонко, по-мальчишески:

— Вот видите! А мне потом говорят: «Гагарин, ты же в космос летал, тебе не страшно!» Да я на «Яке» в первый раз трясся так, что штурвал потом отжимать пришлось!

Зал взорвался смехом. Даже полковник из свиты улыбнулся.

— Серьёзно? — не удержался Володя.

— Абсолютно! — Гагарин сделал выразительную паузу. — Но вот что интересно — этот страх, он… особенный. Не парализует, а наоборот — заставляет собраться. Как перед экзаменом. Вы же понимаете, о чём я хочу сказать?

Мы закивали. Он говорил удивительно просто, без намёка на менторство, просто делился опытом с младшими товарищами.

— Юрий Алексеевич, — вдруг робко спросила Катя, — а правда, что вас чуть не отчислили из училища из-за… посадки?

Конец фразы она произнесла уже чуть ли не шёпотом, так стеснялась.

Гагарин прищурился:

— О, легенды уже пошли! — Он повернулся к полковнику: — Видишь, Михаил, какую славу мне создали?

Полковник хмыкнул, а Гагарин, обернувшись к Кате, объяснил:

—

Было дело. На «МиГе» приземлился с перелётом — знаете, когда так торопишься коснуться полосы, что забываешь про скорость и вытяжку, и вместо плавного касания получается «козёл» через всю посадочную зону. — Гагарин показал рукой резкий скачок в воздухе. — Не долетел метров двести до положенного места, плюхнулся как курносый первокурсник. Ну, начальство, конечно… — он сделал выразительный жест рукой, будто выкручивал мокрую тряпку, и мы снова засмеялись.

Володя не удержался от вопроса:

— Так за что же вас — за раннее касание или за перелёт?

— За оба греха разом! — рассмеялся Гагарин. — В авиации, друзья, как в хорошем рецепте: чуть пересолил — уже испортил блюдо. Но это был ценный урок. Помню, командир эскадрильи тогда сказал мне: «Гагарин, ты либо станешь лучшим пилотом, либо сломаешь себе шею». Пришлось выбирать первое.

Он вдруг замолчал, взгляд его стал чуть отстранённым, будто он снова видел ту самую полосу под колесами.

— Знаете, — продолжил он уже серьёзнее, — в космосе то же самое. Все системы дублированы, но расслабляться нельзя ни на секунду. Как в полётах — один неправильный расчёт, и…

Он не договорил, но мы поняли.

— Товарищ Гагарин, — не выдержал Семёнов, — а как вы… то есть, каково это — видеть Землю из космоса?

Гагарин задумался. В зале повисла тишина.

— Представьте, — он медленно поднял руку, будто рисуя в воздухе, — вы летите на высоте трёхсот километров. В иллюминаторе — вот такая полоска, — он сложил пальцы кольцом. — И в ней… В ней вся наша планета. Голубая. Хрупкая. Без границ.

Он замолчал, словно подбирая слова.

— Вы знаете, я тогда подумал: как же мы, люди, мелочно делим её на кусочки. А из космоса — она одна. Общий дом.

В зале стало тихо-тихо. Когда Гагарин заговорил о виде Земли из космоса, у меня перед глазами промелькнули другие картинки. Его слова: «голубая, хрупкая, без границ» — отозвались во мне эхом. Ведь я-то знал этот вид не по рассказам. В моей прошлой жизни, в том далёком будущем, которое теперь казалось сном, я видел это своими глазами.

Вспомнилось, как во время выхода в открытый космос я на несколько секунд отпустил поручень и просто повис в невесомости. Подо мной проплывал Тихий океан — бескрайняя синева, подёрнутая кружевами облаков. Никаких стран, никаких границ. Только тончайшая голубая плёнка атмосферы на горизонте, такая хрупкая, что, кажется, её можно порвать одним касанием.

«Он прав», — подумал я, глядя на Гагарина. Этот человек, стоявший сейчас передо мной, первым увидел то, что мне довелось наблюдать лишь спустя десятилетия. И описал это теми же словами, что крутились у меня в голове тогда, на орбите.