Космопроходимцы (вторая часть). Ксеноопера "Жнец, Швец, Игрец"
Шрифт:
– ...в Метизной бухте, - болтал на ходу Циммерман, - причал двухэтажный. И вот представь, вышел я однажды туда развеяться и подумать про невесёлые свои дела, стою, бросаю в воду ржавые болты, никого не трогаю, и вдруг слышу...
'Это он про Киноду, - сообразил Игрец.
– Байку травит о том, как встретил на причале проповедника. Я помню, дружище, читал уже твой опус. Но ты же не знаешь, что я читал. Трепач. Как дырявая кастрюля, ничего доверить нельзя, всё разболтает первому встречному. Почему-то доверился мне. Собственно, этого от меня и хотел шеф, чтоб я втёрся в доверие к Циммерману.
– Что?
– оборвав на полуслове рассказ, спросил Иосиф.
'Осторожно!' Зрячее щупальце политерия притронулось, отступило. Деликатно, мягко.
– Да, так на чём я?.. Этот тип похож был не на пса, а на перепуганную насмерть крысу. Жался возле пролома, ряса мокрая, - как ни в чём не бывало продолжал Циммерман.
Игрецу опять хорошо стало, спокойно. Иосиф свой парень. Он знает, что я знаю, болтает просто так. Он всё знает.
– Я и говорю ему... Э-э... Слушай, куда мы идём? Эй, Роб... То есть, эй, Владимир... э-э... Иванович. Володя, куда мы идём?
'Всё-то всё, да не всё. Видит горы и леса облака и небеса, да не видит ничего, что под носом у него. Детская считалочка. По слухам, автор расстрелян. Не знаю, не знаю. Что под носом у него. Есть ли у политерия нос? Нет, наверное, поэтому он не интересуется, что под носом у Ёси. Куда мы идём, он спрашивает. К лестнице, конечно. Как она называлась?' Из памяти пришёл ответ: Потёмкинская лестница.
– К Потёмкинской лестнице, - сказал Игрец и для наглядности махнул рукой: туда.
Восьмой раунд
– На что такая громадина?
– спросил Иосиф, глядя вверх.
Про лестницу спросил. Ответа не дождался, стал рассуждать вслух: не похоже, чтоб нужна была такая широкая и высокая, а лучше бы она сама двигалась, потому что взбираться туда - это уже ни на что не похоже. 'Похоже, - думал Игрец, - на партитуру она похожа, вот на что. Когда-то была заполнена, сейчас без нот выглядит пустовато'.
Стайка девчушек-восьмушек, щебеча и хохоча, спускалась по нотным линейкам марша. Куда они в такую рань? Такт. Навстречу - половинки, он и она. Он подождал на площадке, протянул ей руку. Лига. Такт. 'Когда-то нот на ней было густо, грохотали аккорды...' Иосиф, ответа не дождавшись, поставил ногу на первую ступень. Целый Циммерман. Такт. Обернулся. Бемоль?
– Прямо лестница в небо!
– обернувшись, восхитился Иосиф.
Лестница Иакова, припомнил Игрец. Якоба, Джейкоба и ещё кого-то. Однажды я думал про неё так же. Или то была другая? Иосиф на целую октаву взошёл. Тоже мне Иаков. Не в небо, если следом за ним, а в преисподнюю, в самое пекло. Но выбора нет.
Игрец стал подниматься, догнал Циммермана. 'Тише, не беги. С больным коленом - лучше на полтона ниже. Бемоль. Нет, не про эту лестницу я думал, а про ту, другую, парижскую бульварную лестницу. Что я забыл в Париже? Маленькую гелиотроповую луну, лестницу, над которой белым монгольфьером висел купол Сен-Кёр, готовый улететь... В небо? Щёлк! Щёлк! Щёлкали в узеньких улочках Монмартра пистолетные выстрелы. Перестрелка. И что-то ещё было. Не помню. Забыл.
– Что?
–
– Одышка? Сердце?
Мягко прошлось по душе зрячее щупальце политерия. Отпустило. Криз минул благополучно. Игрец заметил: легко стало, точно как тогда. Париж! Свобода! Les Escaliers de Montmartre! Он понял: это потому, что нет сетевых щупалец. Заповедник же, а капсулы далеко. Вон они где, внизу. Трёхцветный патронташ. Свобода!
– Нет, - ответил Игрец.
– Разболелось колено.
При этом подумал: 'Поговорить с ним начистоту? Тогда прямо здесь, на лестнице, мало ли что будет там, наверху. А здесь никого и ничего'.
– Отдохнёшь?
– участливо спросил Иосиф.
– Да. Надо поговорить.
Иосиф кивнул, прошествовал к боковому кубическому надолбу, пакет пристроил на ступени и уселся на него, изобразив собою басовый ключ. Глянул на Игреца: 'Ну? Говори, я слушаю'. Игрец думал начать издалека, но - свобода!
– внезапно изменил решение, сказал:
– Я знаю, что с тобой произошло на Киноде.
Реакция Циммермана: удивление, страх (за пакет схватился! что там у него?) успокоение, заинтересованность. Реакция политерия: безразличие. Он и так знает? 'В пакете у Ёси рукопись, забрал с пересадочной станции то, что отстучал на машинке, догадался Игрец. А политерию безразлично, в курсе я или не в курсе. Возможно он вообще вне игры'.
– Там у тебя рукопись?
– спросил Игрец.
Иосиф кивнул.
– Зачем она тебе? Ты же намертво связан с кинодским политерием.
– На тот случай, если порвётся связь, - с кривой улыбкой ответил Циммерман.
– Я не хочу потерять единственное, что у меня из своего осталось. Кто ты и зачем тебя ко мне приставили?
– Это долго рассказывать.
Иосиф закрыл глаза. 'Когда трудно - закрывает глаза. Обращается за советом к политерию?' Иосиф заговорил, не открывая глаз:
– Можно обойтись без долгих разговоров. Если бы ты согласился передать память...
– Нет, - отрезал Игрец.
Иосиф открыл глаза. Зрачки во всю радужку.
– Почему?
– мягко спросил он.
– Не доверяешь мне?
Тёплая волна коснулась души Игреца и тут же отхлынула. 'Не лезь!' - Игрец, изо всех сил противясь расслабляющему влиянию, сквозь зубы выдавил:
– Полностью доверять можно только себе. И то не всегда.
Мелькнула мысль, показалась удачной. Игрец тут же спросил:
– Когда ты говоришь 'мне', кого ты имеешь в виду, Иосифа или кинодского политерия?
– Себя. Не интересен ты Ему, извини. Похоже, Его вообще ничего, кроме Него самого, не интересует. Его интересом сейчас подрядился работать я. Но Он поможет, если я попрошу.
– Спасибо, я подумаю над этим твоим предложением.
– Что тут думать?!
– возмутился Циммерман.
– Думает пусть Он, у Него получится лучше. Почему ты не хочешь?..
– Потому что память - единственное, что у меня осталось. Я не хочу, чтобы кто-то за меня думал. Это моя жизнь!
'Спокойно, Владимир Иванович, не переигрывай, - холодно осадил рататуя Игрец, - без пафоса, чутьё у него на фальшь отличное. У политерия'. Иосиф, кивая, ёрническим тоном негромко заметил: