Косой дождь. Воспоминания

Чёрная Людмила Борисовна

И все-таки без этого не обойтись…

Но прежде я должна вернуться к теме антисемитизма. Ведь недавно я клялась и божилась, что в годы моей юности антисемитизма в России и в помине не было.

Откуда же он взялся?

Боюсь, мне скажут, что даже такой тиран, как Сталин, не смог бы мгновенно превратить людей в антисемитов, если б они не были антисемитами изначально.

А почему, собственно? В XX–XXI веках миллионы жителей России стали верующими. Семьдесят лет были в своей массе неверующими и вдруг не только поверили в Бога, но и сумели выбрать себе конфессию — стали православными. Толстого в 1910 году не отпевали в церкви, а теперь всех бывших коммунистов отпевают. И президенты истово крестятся. Неужели родители Владимира Владимировича — мое поколение — ходили в церковь? А родители Дмитрия Анатольевича? И родители их жен? И все остальные? А кто же тогда

жег иконы, валил кресты и колокола, порушил храм Христа Спасителя и тысячи других церквей? Кто пел популярную песню: «Залезем мы на небо, прогоним всех богов…» или частушки: «Гром гремит, земля трясется, поп на курице несется…»?

Что я хочу этим сказать? Только то, что привить народу антисемитизм при тоталитарном строе совсем нетрудно, если даже в посттоталитарном обществе можно сделать из народа ханжу.

Словом, антисемитизм был в СССР насажден сознательно, по воле Сталина и сталинских наследников.

Нас заколдовали…

В 1949 году, видимо, по всему Советскому Союзу началось действо, которое кто-то метко назвал «тихими погромами». Евреев, полуевреев и четвертьевреев еще не убивали, а всего лишь изгоняли с работы. Лишали куска хлеба. Превращали в изгоев.

Во Всесоюзном комитете по радиовещанию, в частности на Иновещании, где я трудилась, поначалу стали происходить странные пертурбации. Сперва на должность уволенных завов разных редакций пришли евреи в больших чинах — разведчики, изгнанные с Лубянки. В американском отделе, где я работала, поменяли шило на мыло, одного еврея на другого, Шапиро на Эпштейна. Потом и разведчиков убрали. Попутно исчез толковый Л.Н. Чернявский из главной редакции. А вслед за ним из американской редакции собрался уходить единственный мой приятель среди начальников Владимир Ган. Уж точно не еврей. Но и ему здорово не повезло — он оказался не то однофамильцем, не то дальним родственником знаменитого ученого Отто Гана, лауреата Нобелевской премии. Ведь одновременно с антисемитской кампанией в стране развернулась и кампания по борьбе с «низкопоклонством перед иностранщиной». А предполагаемый родственник нашего Гана Отто Ган со всеми его трудами и Нобелевской премией был не кто иной, как «иностранщина».

Так что умница Владимир Ган стал учить хинди, чтобы перейти в новую индийскую редакцию. «Индусы» были не так на виду, как «американцы».

Война кончилась 3 года назад. Мне 30 или немного за 30

Здесь я, видимо, уже во время учебы в ИФЛИ

Здание ИФЛИ

Владимир Гриб Михаил Лифшиц

Нина Елина Лилиана Лунгина

Ася Бергер Дональд Маклэйн

Я со школьной подругой Шурой Ривиной

Борис Кремнев

Мы

втроем: Тэк, Алик, я

Мой дорогой муж Д.Е. Меламид

Наталья Сергеевна Сергеева Александр Моисеевич Некрич

Генрих Бёлль и я на «посиделках» у нас в доме

Совсем молодой Алик

Алик и Катя в самом начале своего долгого совместного пути

Я на свадьбе у сына моей приятельницы

А кончились все перемены тем, что моими начальниками в американской редакции стали некто Марков (заведующий) и Шишкин — его заместитель. Первый был просто малограмотный тип, к тому же нахальный. Слово «здесь» он писал «сдесь». Шишкин оказался более цивилизованным, но таким же наглецом. Хотя он не столько вникал в дела, сколько кадрил новенькую — девицу-красавицу с роскошной косой. Девица-красавица была, по слухам, генеральская дочь…

Все это, по-моему, называлось «укреплением кадрового состава Иновещания».

Скоро я поняла, что одной из задач «укрепления кадрового состава» было выжить меня из Радиокомитета. Марков и Шишкин, конечно, сгноили бы всех евреев, полуевреев и четвертьевреев, а заодно людей с подозрительными фамилиями, но американка-еврейка Руфь Беленькая и другие редакторы-переводчики на английский, равно как и английские дикторы, оказались им не по зубам. Вещать на Америку на нашем родном русском нельзя было… Зато меня они терзали по полной программе, а я слабо огрызалась. Все-таки я была единственным человеком в редакции, который разбирался в международных вопросах, и единственной журналисткой, которую печатали газеты. И у меня были отличные авторы, и глава всего Радиокомитета Лапин еще недавно требовал, чтобы я писала чуть ли не каждый день для советского радио. Наконец, реорганизовывать Иновещание, то есть увольнять сотрудников, с января 1949 года должен был близкий друг мужа Георгий Михайлович Беспалов, которого я еще не раз буду упоминать. Приходя домой, я в отчаянии говорила Д.Е.: «Послушай, за что эти новые господа меня так ненавидят? Я ведь такая работящая…»

Из книги Р.Б. Лерт «На том стою» поняла, что ей в конце 40-х психологически приходилось в том же Радиокомитете во сто крат хуже, чем мне. Раю в Иновещание перевели сразу же после того, как в ТАССе закрыли редакцию контрпропаганды. По-моему, только ее и Буранова… И формально Рая стала заниматься тем же, чем занималась раньше, — разоблачала военных преступников и «поджигателей войны» на основе того же «белого ТАССа». И если хоть какие-то сомнения в святости советского строя поднимались тогда в ее партийной душе, она их быстро гасила. Однако только до поры до времени. «Холодный погром» был жутким ударом по ее партийному мировоззрению.

Летом 1949 года, как пишет Р.Б. Лерт, в Радиокомитете прошло общее партсобрание, на котором выступил с программной речью заместитель его председателя Лапин. И в этой речи сперва изничтожил еврея Эдуарда Багрицкого и еврея Илью Эренбурга, а потом так увлекся, что назвал Растрелли и Росси «итальянскими проходимцами». Лерт клянется, что именно этими словами были обозначены великие зодчие, отдавшие свой талант Санкт-Петербургу.

Но вспомнила я Раю Лерт, не только чтобы задним числом посочувствовать ей, но и потому, что любознательность Раисы Борисовны могла обернуться для меня ГУЛАГом.