Косой дождь. Воспоминания

Чёрная Людмила Борисовна

Дело было так: однажды в разговоре со мной Лерт спросила: что я знаю о еврейских поэтах, писавших на древнееврейском. (Слово «иврит» еще, по-моему, не фигурировало.) Я сдуру похвасталась тем, что в детстве папа читал мне в переводах и Бялика, и других еврейских поэтов, каких — не помню. Похвасталась также, что у меня есть однотомник Бялика и сборник стихов «Еврейская антология»¹¹³ — папины подарки. Рая обрадовалась и попросила принести обе книги. Однако, зная, как у нас относятся к взятым почитать чужим книгам, как их зачитывают, я стала отнекиваться. Долгое время под разными предлогами книги не

приносила.

Но разве можно было противиться невероятно настырной Раисе Борисовне, если дело касалось печатной продукции? Мысленно я вижу ее не иначе как читающей книгу с папиросой в желтых от никотина пальцах.

Наконец я принесла и Бялика, и «Антологию». И стала заклинать, чтобы Рая унесла эти книги из Радиокомитета домой, прочла бы их и вернула поскорее обратно.

Нашла в энциклопедиях имя Бялика. Х.Н. Бялик (1873–1934). Эмигрировал из России в 1920 году, когда произошел «исход» части русской интеллигенции из России. Переводили Бялика на русский язык Вл. Жаботинский, В. Брюсов, Вяч. Иванов. В Энциклопедическом словаре 80-х годов XX века, изданном в СССР, о Бялике говорится: «Проникновенный лирик, новатор поэтич. языка»; в прозе — «мастер бытовых картин и психол. зарисовок».

Мне было лет десять, когда папа читал Бялика вслух, усаживая меня рядом с собой. Я была девочка послушная, садилась, но, поскольку мама относилась к этим чтениям иронически, пропускала стихи мимо ушей. Да и папа не отличался упорством, поэтому его благой порыв быстро прошел. А сама я так никогда и не раскрыла эти две книги. Отложила на потом. Но потом так и не наступило.

Такова предыстория. История началась после того, как Рая однажды утром поднялась из своего отдела на первом этаже ко мне в редакцию и сообщила, что книги… пропали… Из ее сбивчивого рассказа — Рая была явно расстроена — явствовало, что она меня не послушала, читала Бялика в Радиокомитете. Лерт часто оставалась после конца рабочего дня, когда все уходили, и накануне тоже осталась. Разложила книги, потом вышла из комнаты, заговорилась с кем-то, а когда вернулась к своему письменному столу — книг уже не было.

Все мое «буржуазное» «мелкособственническое» нутро возмутилось. Я не в первый раз готова была убить Раю за ее беспардонность и неуважение ко всему чужому — ведь обещала мне не читать Бялика в Радиокомитете, под этим условием получила книги, которые я не хотела давать. А наплевать ей было на мои опасения…

— Это папин подарок! — кричала я.

— Ну и что? При чем здесь папа? Я же не знала, что книги исчезнут… — отбивалась Лерт.

Успокоившись немного, я выяснила, что украл книги, «очевидно, Буранов»… Все стало ясно. Буранова я, как сказано, знала по ТАССу, он, как и мы с Раисой Борисовной, работал у мужа. Визировал наши статьи. Буранов всегда кого-то визировал, сам ничего не писал. Был здоровый мужик, ортодоксальный партиец… Не пошел на фронт? Да, у него была бронь из-за язвы желудка. Но после войны язва быстро сошла на нет. А как он стонал и хватался на живот. И ел манную кашу, которую ему варили наши сердобольные машинистки на электрической плитке — предел роскоши в те дни! Впрочем, может быть, Буранов и впрямь был язвенник…

Интересно, что ни я, ни Лерт не усомнились в том, что именно он украл книги с определенной стукаческой целью… Однако, встречаясь, хоть и не часто, с Раей Лерт через много лет после этих событий, я никогда не слышала от нее гневных слов

в адрес Буранова — он все же, как мне кажется, числился у Лерт не под рубрикой «мерзавец», а под рубрикой — «все ж таки коммунист с большим стажем». Ну, в крайнем случае — человек «малых способностей и великого послушания», — это ее формулировка. Признаю, Раиса Борисовна была добрым человеком и, безусловно, честным, но эта ее неискоренимая черта — делить людей на партийных и беспартийных, на наших и ненаших, на своих и чужих перевешивала все ее достоинства.

Меня Буранов еще со времен войны терпеть не мог. Думаю, что, выследив книгу Бялика у Раи (а в том, что он о ней знал, Рая мне призналась) и украв ее, он хотел не только выслужиться перед органами, но и покончить со мной. Если Рая даже и не сказала бы о владелице книги, то он мог сам догадаться: на однотомнике Бялика была надпись папы — запомнила ее на всю жизнь: «Люсенька, пусть эти прекрасные стихи пробудят у тебя интерес к еврейской культуре».

И внизу папина подпись «Б. Черный» — такая ясная и легко прочитываемая.

Господи! Каких дровишек я подкинула в костер гэбэшной инквизиции. Книги поэтов-евреев! И не «ручных» советских евреев, которые жили в СССР, писали на идише и славили советскую власть, а книги евреев, которые от этой власти бежали как от чумы.

Зная нравы того времени, можно себе представить, как бы разыграли этот козырь следователи на Лубянке: «Кто прислал эту отраву в СССР? Ну, конечно, Джойнт. И прямиком из Америки. С какой целью? Отравить сознание работников идеологического фронта…»

На основе двух книг, украденных Бурановым, можно было отправить в ГУЛАГ пол-Радиокомитета и в придачу еще полсотни моих знакомых.

Почему этого не случилось? Не знаю.

Могу только сказать, что я отделалась легким испугом. Меня… всего лишь лишили доступа к секретным материалам. Правда, это уже было «запретом на профессию»[«Запрет на профессию», то есть запрет бывшим нацистам после 1945 года занимать определенные должности, был введен в Западной Германии. Советская пресса возмущалась этой дискриминационной мерой…], без доступа нельзя было писать на международные темы. С журналистской карьерой было покончено.

По-моему, тогда, то есть в 1949 году, я даже не очень сокрушалась по этому поводу. Но зато в дни «оттепели» запрет стал для меня проклятием. Выговор можно снять. С незаконным увольнением — бороться (хотя только теоретически), а что можно сделать с запретом читать «белый ТАСС»? Пойти на Лубянку и сказать, что они ошиблись?..

И все-таки, как ни странно, я уцелела. Вопреки логике. Могу лишь предположить, что и Министерство государственной безопасности было таким же бюрократическим учреждением, как и все другие. Лодырям с Лубянки было, видимо, лень придумывать новые сценарии. А может, просто план на аресты они уже выполнили? Так зачем же париться?

Лишив секретности, меня сразу же понизили в должности — из обозревателей (обозревателем я, впрочем, числилась недолго) перевели в редакторы. А из американской редакции — в австрийскую. К очень милому и порядочному человеку, фронтовику Клейнерману¹¹⁴. Встретившись со мной через несколько лет на отдыхе, он признался, что его много раз за короткое время — я проработала в австрийской редакции совсем недолго — уговаривали сообщить в письменном виде, что его не удовлетворяет квалификация Черной.