Косой дождь. Воспоминания

Чёрная Людмила Борисовна

Кажется, уже незадолго до «перестройки» трагически погибла известная переводчица Наталия Ман¹¹⁷ — сгорела у себя дома. Говорили, что пожар начался из-за того, что Наталья Семеновна, не погасив сигарету, уронила ее на пол… от сигареты занялась нейлоновая занавеска, пламя перекинулось на кровать и дальше…

Рассказ об этом ужасе предваряли словами:

— Наталья Семеновна сгорела. И паспорт ее сгорел…

Мне эта фраза о паспорте ужасно резала слух. И когда позвонил Володя Стеженский, сказав по поводу смерти Натальи Семеновны те самые слова о паспорте, я с негодованием обрушилась на него:

— Как вам не стыдно. Вы

ведь человек интеллигентный. Нельзя же ставить в один ряд человеческую жизнь и сохранность паспорта. При чем здесь вообще паспорт? Разве покойнице нужен паспорт?

Невозмутимый Владимир Иванович неожиданно взъелся:

— При чем паспорт? Да при том, что весь Союз писателей с ног сбился, чтобы Наталью Семеновну похоронить. Попробуйте похоронить человека без паспорта. Это все равно что похоронить НЛО, — надо было засвидетельствовать, что Наталья Семеновна — это действительно Наталья Семеновна… Хождение по мукам. Несчастные родственники… При таком горе еще дополнительная нервотрепка…

Как известно, Советского Союза уже давно нет.

В 2005 году Алик с моей невесткой Катей приехали в Москву на 12–13 дней, чтобы проведать меня после операции по поводу рака.

Уже за год до этого, все то время, что я лежала в страшной онкологической больнице на Каширке, а потом дома, рядом со страхом за жизнь (я могла не перенести наркоза, умереть в реанимации или уже в палате) подспудно жил страх, что Алику не продлят визу, хотя справка из онкоцентра была и из этой справки явствовало, что его 86-летняя мать смертельно больна. Главное, какой-то хмырь взял все документы Алика — паспорт с визой.

На этот раз, в августе, когда ребята приехали ко мне, они вообще не пошли «регистрироваться».

И сын время от времени говорил задумчиво: «Ну и что будет? Они меня не пустят обратно домой, в Нью-Йорк?» А в Нью-Йорке он прожил к тому времени уже 27 лет…

P.S. Сейчас я спрашиваю себя: а когда я начала всего бояться? В детстве я вроде бы ничего не боялась. И в школе тоже. Аресты и казни 20-х мое поколение не застали. А поколение родителей воспринимало их, по-моему, как стихийное бедствие. Мудрейшая Надежда Мандельштам писала: люди… «помнят 37-й год и забыли, когда насилие было еще более откровенным. Просто хватали и убивали».

Вот потому и забыли. Ведь разуму непонятно, почему хватали, почему убивали. А в 1937 году окружению Мандельштамов уже стало ясно: власть стремится уничтожить всю думающую интеллигенцию, «спастись можно только случайно, никакая осторожность не поможет».

Но я, увы, не принадлежала к окружению Надежды Мандельштам. И бояться я стала сразу после войны. Когда поняла то, что Надежда Мандельштам поняла уже в 30-х. Сталин не успокоится до тех пор, пока не погубит всех: и партийных и беспартийных… Даже великая Победа этого Молоха не образумила.

Глава VIII. НОВЫЕ ВРЕМЕНА — ВРЕМЕНА БОЛЬШИХ И МАЛЫХ «ЧУДЕС»

1. Преферанс у Коротковых

У нас в доме, когда я жила с родителями, в карты не играли. Правда, сейчас вспоминаю, что лет в шесть мне подарили детскую карточную игру под названием «Черный Петер». Видимо, и мама и бабушка в детстве в этого «Черного Петера» играли. Посмотрела в немецком толковом словаре и узнала суть игры: проигравший оставался с «Черным Петером» на руках. Отсюда и немецкое выражение: «Не подбрасывай мне своего “Черного Петера”».

Но, как сказано, настоящие карты в нашей семье не водились. Это странно, так как папа был человек азартный.

Он до самой смерти вспоминал, что, будучи студентом политехникума, пропустил не то первый семестр, не то целый год, увлекшись шахматами.

Не знаю уж, играл ли папа в Германии в карты или ограничился шахматами. Но в наших двух комнатах в Хохловском переулке, где я прожила до 20 лет, главой оказалась мама. А мама была человек совершенно не «игровой», если можно так сказать. У нее все было всерьез, никаких отклонений. Это — нужно, полезно, хорошо, а это — не нужно, вредно, плохо. Мы с папой втайне считали, что все обстоит как раз наоборот. И я, став самостоятельной и заведя собственную семью, с великим удовольствием транжирила время (о чем жалею!), деньги (о чем не жалею!) и покупала явно ненужные вещи (чему до сих пор радуюсь!). А главное, пыталась превратить абсолютно будничные события в некое подобие праздников. Ведь праздник можно сделать из всего. Моя соседка по дому, довольно сносно живущая на грошовую пенсию, превращает в праздник даже такое утомительное занятие, как поездка (на трех видах транспорта) в гипермаркет «Ашан».

Итак, согласно маминым заповедям, в карты люди серьезные не играют. И я в карты не играла лет до тридцати с хвостиком. Даже в «подкидного дурака» не играла. Не могла отличить валета от дамы. Научили нас с мужем «умственной» игре в преферанс сестры — Наталья Сергеевна и Ирина Сергеевна Сергеевы-Волчанские, с которыми мы познакомились в Абхазии, можно сказать, в самое сложное время в нашей с мужем жизни, то есть в конце 40-х. И дружили потом несколько десятилетий.

Тут я вынуждена сделать короткое отступление. Известно, что до 90-х годов прошлого века граждан СССР, как работающих, так и «тунеядцев», не пускали отдыхать на заграничные курорты. Если вы хотели к морю, то должны были ехать либо к теплому Черному морю — в Крым или на Кавказ, либо к холодному Балтийскому… И там и тут трудящиеся по идее могли блаженствовать на всем готовом в домах отдыха и санаториях по дешевым путевкам. Но только по идее… Трудящихся было во много раз больше, чем путевок. И те, кому путевок не досталось, отдыхали «дикарями». Так это называлось.

Осенью не то в 1948 году, не то в 1949-м мы с мужем поехали «дикарями» в Абхазию, в Гудауты.

Побывав не раз на чудесных абхазских курортах, я всегда сочувствовала абхазам. Курорты эти были фактически колонией богатой по тем временам Грузии. Однако Грузия и пальцем не пошевелила, чтобы их как-то благоустроить. Возвести там пусть не пятизвездочные отели, но хоть скромные гостиницы. Чтобы люди со всего Союза не жили в жалких лачугах, друг у друга на голове. И могли помыться после пляжа и песка в нормальном душе. Даже в Гаграх с их дивным парком, пальмами и пахучей мушмулой была одна гостиница «Гагрипш», отобранное в ходе революции у герцога Ольденбургского очаровательное, сплошь из дерева шале. И одна забегаловка с дрянным оркестром, позиционируемая как ресторан. А сколько славных харчевен, кафе, погребков, шашлычных там можно было бы построить!

Когда мы с мужем поехали отдыхать в Гудауты, это был исключительно грязный, запущенный городишко.

Наш хороший знакомый, писатель Илья Константиновский, снял нам комнату в большом доме с полным пансионом. Пансион заключался в том, что в неубранной комнате стояли две железные койки с подушками и простынями. Но когда муж прихворнул и я попросила у хозяйки одеяло, хозяйка очень удивилась, нахмурилась, запричитала и в конце концов принесла свою «котиковую» (кроликовую) шубу, которой муж и накрывался до выздоровления.