Костер на льду (повесть и рассказы)

Порфирьев Борис Александрович

Когда расставались, Лада и Калиновский были на­стоящими друзьями.

Глава семнадцатая

...И девушка, точно крыло. За диском—в пространство, в полет. И стадион из-под ног — углом, Как

из-под коньков лед. И юноша с дальних трибун вниз Свесился и глядит, И кажется, это уже не диск, А сердце его летит. (Елена Шарман).

Как ветром сдуло с Быстрянки Шельняка, Долотова и Тамару. Из приверженцев Хохлова, которые били ме­ня на памятном собрании, остался один Сопов. Но но­вый директор уволил и его за прогулы, за пьянку.

Сопов тоже порывался уехать, но его по рукам и ногам связывали пятеро детей. Он совсем опустился и проводил все время в пивной или столовой, униженно выпрашивая у всех сто граммов. Провалившиеся его щеки поросли щетиной, курчавилась бородка, волосы были нечесаны. Он быстро пьянел, и тогда начинал се­товать на то, что ему не везет, говорил, будто бы Хох­лов обещал его поставить на место Снежкова, но ин­триганы оклеветали их с Хохловым, и вообще...

Он приходил несколько раз ко мне и просил, чтобы я замолвил о нем слово перед директором. При этом он не только не извинялся передо мной, но смотрел на меня с ненавистью.

Мне было стыдно, и я сказал Ладе, что черт с ним, пускай работает, попрошу директора.

Лада рассердилась на меня.

— Слушай, Саша, ты прекрасно знаешь, что это по­вредит работе. Так зачем? Только ради того, чтобы он мог выпить лишний стакан водки? Ты лучше его жену выучи на каких-нибудь своих курсах, тем более, гово­рят, что она начинала учиться в институте вместе с ним. Она ведь одна тянет ребятишек, а работает калькуля­тором.

— Мне не хочется, чтобы он думал, что я стал на его дороге,— объяснил я, беря ее за руку.

— Не подходи ко мне! Терпеть не могу, когда ты такой беспринципный!

Подобные размолвки бывали у нас редко. Обычно в свободные вечера Лада тянула меня в лес, и пока она варила на костре картошку или кипятила чай, я очерчивал на поляне крут и занимался диском и ядром. А она, перекидывая дымящуюся картофелину в ладо­нях, поглядывая на меня, спрашивала шутливо:

— Ну, как? Наверное, всесоюзный рекорд побил? К мировому подбираешься?

Она уже знала назубок все рекорды и даже запо­минала мои растущие раз от раза результаты.

— Помнишь,— говорила она,— когда я набрала бу­кет гвоздики, в прошлую субботу, ты впервые бросил на тридцать девять метров? А вот уже третий день броса­ешь на полметра дальше. Получай в награду

обед! Под­крепи свой организм рекордсмена.

Сидя на траве, упираясь спиной в атласный ствол бе­резы, я гладил Ладину голову, лежащую на моих коле­нях, смотрел в ее запрокинутое лицо и думал, что хоро­шо чувствовать себя молодым, и быть любимым, и еще лучше любить.

Она спрашивала:

— Мы будем всегда вместе?

— Да, милая.

— И всегда ходить в лес?

— Да.

— И поедем в город слушать оперу?

— Да, поедем.

— И ты мне купишь букет гладиолусов?

— Все цветы, которые будут продавать перед теат­ром, скуплю тебе.

— Ты говоришь это, чтобы сделать мне приятное?

— Нет.

— Обманщик! Скажи, что ты это говоришь, чтобы, сделать мне приятное.

— Да.

— Ну, вот, то-то... А пока протяни руку и сорви мне цветок шиповника. Смотри, как красиво в его середине сидит пчела. Только не спугни ее.

— Держи.

— Правда, красиво?

— Очень. Держи еще в подарок божью коровку.

— Спасибо. Смотри, она сидит у меня на пальце, как камушек в кольце. Пусть она улетит. Смотри, как поползла по руке.

— Ей нравится ползать по твоей руке, потому что у тебя ласковая кожа.

— Это ты сам придумал или вычитал в книге?

— Нет, я это слышал у Семена Шаврова.

— У Семена? Это на него не похоже.

— Видимо, любовь облагораживает людей. Мужчинам, например, в таких случаях хочется говорить сти­хами.

— И ты мне тоже будешь говорить стихами?..

Наговорившись, мы бродили по лесу. На вырубках буйно цвел иван-чай. Никогда прежде я не думал, что, собранный в огромный букет, он может так красиво по­лыхать огнем. Иногда я залезал в лесное озеро, чтобы надергать белых лилий. Лада сидела на берегу; обры­вая лепестки ромашки, говорила:

— Когда любишь природу, она относится к тебе с благодарностью. Еще не было, случая, чтобы ромашка не подтверждала твою любовь ко мне. Правда, иногда я немножко плутую. Но это для того, чтобы ты шел на жертвы. Вон, сорви мне еще ту лилию. Видишь, огром­ная? Не ленись.

— Там вязкое дно.

— Ничего. Ромашка говорит, что ты должен это сделать.

— Ты, наверное, опять сплутовала?

— Нет. На этот раз нет.

Как-то, когда ее отпуск подходил к концу, она ска­зала мне:

— Слушай, а почему ты ничего не говоришь мне о том, чтобы я уволилась из института? Или тебя не устраивает такая жена, как я?

Я зажал ей рот и сказал удивленно:

— Но это же дело решенное?

Видя, что она молчит, спросил:

— Разве ты еще не написала заявления?

— Написала,— сказала она сердито.— Но оно лежит неотправленным.

— Почему?— удивился я еще больше.

— Почему, почему? Да потому, что хотя наш дирек­тор и человек, а не Хохлов, но ему нужен документ.

— Какой? — спросил я, не понимая, что мой вопрос невероятно глуп.

— Здравствуйте, я ваша тетя, как говорят остряки,— сказала она так же сердито.— Документ, что я твоя жена.

Чувствуя, как заливаюсь краской, я признался откро­венно:

— Ты видела еще когда-нибудь такого идиота? А? Видела?