Костры Сентегира

Мудрая Татьяна

Секунду спустя уже оба клинка взлетели в воздух.

Лотос в пламени — про них обоих. Кружение двух беркутов под облаками в замершем небе — про них обоих. Бараний рог — это гарда и захват, берегись. Гибкость дракона — ловушка, остерегайся. Искры, вылетающие из скрещения двух шпаг — это ты и я. Двойное плетение древесной лозы — это мы…

Нет мыслей. Нет страха. Нет смерти и жизни. Ты существуешь в мгновение боя, в узкой щели между мигами и мирами, и более не существует ничего. Тем более времени. Он — кто он? — наступал и отстранялся

на шаг, парировал и делал выпады, кисть руки повторяла извилистые ходы партнёра, высвобождая пленный клинок и снова — почти намеренно — посылая его в ловушку. Каждый шаг — последний. Каждый миг — первый.

Трость в очередном выпаде захватила Дракона, закрутила в свой бараний рог. И — распалась на крупные осколки.

Сорди в недоумении стоял над останками посоха с невредимым мечом в руке.

— Игра в ножницы — камень — бумагу, только и всего, — улыбнулся Пастырь. — Наше оружие вовлекло нас обоих в старинную игру метаморфоз, и твой клинок добыл тебе победу удачным выбором.

— А поскольку все мы, кроме Волка, поддерживали Пастыря, ты одолел всех нас, — проговорил Керт.

«Это случилось не по закону, — по наитию. Мальчик оказался сильнее самого сильного и чистого из Двенадцати. Как получилось, что он сумел втянуть в поединок всех прочих?»

«Подобным людям единожды позволен звёздный миг. Наверное, так».

Сорди хотел сказать, что не заслужил победы. Хотел признаться, что с самого начала воспринимал чужие голоса, хотя не мог угадать, кому принадлежит каждый из них. Но понял, что ничего такого не требуется.

— Возьми для своего меча истинные ножны, а не эту перьевую точилку, — с иронией произнёс Волк. — Не беспокойся, теперь сумеешь.

Вращение в столбе света утихло, некая крупная рыба подплыла к самому краю света на уровне глаз Сорди. Он протянул руку и достал…

Простые ножны того же цвета и глянца, что морёный дуб, схваченные поперёк серебряными кольцами. Устье и наконечник — тоже серебряные, с чернью: кельтика или нечто вроде, — перевязь — узкая, хорошей кожи, но больше сказать про неё нечего. Светящийся ореол окружал ножны некоторое время, потом погас.

Сорди вложил свою карху во влагалище (откуда возник этот старинный термин?) и повесил через плечо. Подобрал прежний футляр и вздел на противоположную сторону.

— Имя твоему клинку отныне будет «Стрелолист», ибо имеет форму узкого листа, летит подобно стреле и связан со стихией воды, как одноименное растение, — сказал Пастырь. — Носи с честью.

И тоже удалился в неведомые сферы.

Осталось трое.

— А теперь уходи, прошу тебя, — проговорила Кардинена. — Нет, постой. Ежели Волк получит от меня своё, я, понятное дело, не вернусь. Если обернётся иначе — всё равно ты сам себе теперь хозяин. Иди к Тэйнри, возвращайся в город — везде тебе будут рады. А Сентегир? Что же. Если Магомет не идёт к горе, гора всё равно придёт к Магомету.

— Я подожду, — упрямо ответил он. — Как ты дожидалась, пока принесут известие.

И увидел

две вещи: как кольцо с огромным камнем, переливающимся радугой, вырвалось из Света и легло ей на ладонь. И как Денгиль приветствовал Магистра и его Тергату поднятым «Зерцалом Грома».

Что произошло дальше — было почти невидимо глазу: смерч, вихрь, в который вплетены оба тела, яростный лязг металла. И молчание, которое не стало более глубоким, когда обезумевшая карусель остановилась и замерла.

Волк стоял над распростертым навзничь телом Кардинены — кровь на лезвии его сабли, тонкая пурпурная полоса на её белом кожаном одеянии. Подобрал Тергату, положил у ладони, повёрнутой к небу, своё Зерцало.

— Магистр по праву, — сказал торжественно. — Я так решил и так сделал. Не чернят тебя теперь никакие долги.

И удалился.

Ученик, не имеющий ни учителя, ни внятной клички, ни даже утверждённого по закону имени для своей кархи, брёл по тускло освещённым коридорам. Были то снова огни Эльма, просто гнилушки или светляки — ему не было дела. Как и до того, сколько времени он плутает по тупикам, возвращаясь на прежний путь с упорством летучей мыши.

Дверь в башню была гостеприимно распахнута, как и наружная, — белый свет, процеженный через сугробы, щедро лился в помещение. Лошадей внутри не оказалось.

— Ну и что ты в навозе потерял, чела? — донёсся снаружи знакомый недовольный голос. — Кони навьючены, Шерл застоялся, да и Сардер вовсю копытом бьёт.

— Как ты… П-почему? — спросил он, слегка заикаясь.

— Отпустили погулять, — ухмыльнулась она, расправляя пончо поверх заношенного кителя. — По большой и идущей от самого сердца просьбе. Чудак, ты думаешь — Тринадцать так и сидят в некоей торжественной зале на стульях с прямыми спинками или в курульных креслах? Странники мы от века и непоседы, высоких имён своих не почитающие. И ты отныне таким будешь.

XXI

Лошади и женщина стояли под низким полупрозрачным куполом нежно-льдистого оттенка: Шерл и Сардер в попонах, Карди в пончо и ягмурлуке с капюшоном, натянутым поверх светлой косы.

— Давай сюда, чела: я уже успела все тюки упаковать, пока тебя по коридорам и тупикам мотало.

— Не боялась, что заблужусь? — спросил он с робкой полуулыбкой.

— Велика потеря, тоже мне, — она фыркнула. — Ты особь самостоятельная и своевольная. Слишком даже.

Его накидка лежала поперек седла, и Сорди немедленно в неё влез.

— Теперь надо отсюда выкапываться, — проговорила Кардинена. — Я начала — ты продолжишь.

И вложила ему в руки… нет, не лопату, но что-то вроде огромного черпака.

— Только внутрь башни не кидай, прошу тебя: мокреть разведёшь.

Содержимое черпаков было подозрительно липким и пахло…ну да, пахло свежей лесной земляникой.

— Унюхал? Ага. «Кто говорил, что земляника всего слаще по утрам? Твои губы слаще». Это Тиль Зеркальщик сказал. Уленшпигель.

— И это вовсе не снег.