Косые тени далекой земли
Шрифт:
Рюмон кивнул:
– Я понимаю, что вы имеете в виду. Но я же много раз объяснял вам, что у меня нет намерения публиковать полученную от вас информацию. Жаль, что вы мне так и не поверили.
Дональд широко развел руками:
– Так или иначе, отец, выслушав нас с матерью, принял решение встретиться с вами. И мне, и моей матери ничего не оставалось, кроме как выполнить его пожелание. Хотя не могу сказать, что мы полностью с ним согласны.
Тикако назвала себя и предложила свой стул Гильермо.
Дождавшись, пока он сядет,
– Итак, времени у вас вдоволь. Можете расспрашивать отца о чем угодно. Только с одним условием: как я уже сказал, говорите по-английски, – закончил Дональд.
Рюмон подумал, что почти ничего японского не осталось в чертах его лица. Кровь матери оказалась сильнее.
Рюмон сел, и Гильермо проговорил на безукоризненном английском:
– По словам Дональда, вам рассказал обо мне бывший японский дипломат, не так ли?
– Совершенно верно. Его зовут Куниэда Сэйитиро. Вы помните его? Он сказал мне, что встретился с вами в Саламанке на площади Майор в сентябре тысяча девятьсот тридцать шестого, в год, когда началась испанская гражданская война.
Гильермо поджал губы и закивал с таким выражением, словно вспоминал что-то дорогое ему.
– Ну конечно помню. Куниэда Сэйитиро. Когда я встретился с ним, он был еще совсем молодым. Он нашел мой талисман с горы Нарита, который я тогда потерял. Я и лицо его хорошо помню. Удивительно, что он еще жив.
– Он тоже наверняка удивился бы, если б узнал, что вы еще живы.
– Да, это уж точно. Я ведь тогда был солдатом Иностранного легиона – каждый мой день мог стать последним.
– Насколько мне известно, вы записались в Иностранный легион армии Франко в начале весны того же года, в Сеуте.
Гильермо дважды неторопливо кивнул:
– Правильно, выдав себя за бывшего моряка. Раз уж я принял решение с вами встретиться, расскажу вам все начистоту. В девятом году эры Сёва, то есть в тысяча девятьсот двадцатом году, я вместе со своими родителями и младшей сестрой эмигрировал из деревни Гобо, префектуры Вакаяма, в Мексику. Мне тогда было пятнадцать лет. Пять лет спустя я стал членом работавшей в подполье Мексиканской коммунистической партии. Тогда я и получил свою партийную кличку – Гильермо. И в Испанию я поехал как член партии, по приказу Коминтерна.
– Коминтерна? – переспросил Рюмон, сдвинув брови.
Гильермо усмехнулся. Казалось, он насмехался над самим собой.
– Да, Коминтерна. В тысяча девятьсот тридцать пятом году, то есть за год до начала испанской гражданской войны, я был вызван в Москву и начал работать в Коминтерне. Там же я прошел подготовку, необходимую для подпольной работы в Испании. Весной следующего, тридцать шестого года я вступил в Сеуте в Иностранный легион, а в июле разразилась гражданская война, и дальше я ходил из одного лагеря в другой, передавая Республике информацию о мятежной армии. Можно сказать, я
Рюмон с интересом взглянул на него:
– И вам удалось справиться с этой работой?
Гильермо улыбнулся:
– Это было вовсе не так уж сложно. Линия фронта, знаете ли, была тогда понятием довольно расплывчатым: то ли есть она, то ли нет. Например, в Мадриде тайный путь из университетского городка в лагерь мятежной армии пролегал через канализацию. А там, где два лагеря разделяла река, пробраться к противнику было совсем просто.
Плечи Леоноры задрожали. Дональд протянул руку и сжал ладонь матери.
Рюмон, не мешкая, задал новый вопрос:
– Если вы не возражаете, я хотел бы узнать вот что. В разговоре с Куниэда Сзйитиро вы представились как Сато Таро. В реестре солдат Иностранного легиона вы значитесь как Гильермо Сато. Позвольте спросить, Сато – ваше настоящее имя?
Гильермо покачал головой:
– Нет, Сато Таро – имя одного моего приятеля, которого я знал еще в Мексике. Я воспользовался его именем, когда обращался за паспортом. Правда, фотографию я наклеил, разумеется, свою собственную.
– Как вас зовут на самом деле?
– Хосоя. Хосоя Кацудзи.
– Хосоя Кацудзи… А какими иероглифами пишется? – забывшись, спросил Рюмон по-японски.
Гильермо на секунду задумался, затем ответил, также по-японски:
– Иероглифы фамилии – «узкая долина». Затем «кацу» – как «победа» и «дзи» –
«правление».
Ах вот оно что…
Гильермо говорил по-японски неуверенно. И, как и сказал Куниэда Сэйитиро, выговор у него действительно был с легкой примесью кансайского диалекта. Если принять во внимание, что он был уроженцем деревни Гобо,[в настоящее время город Гобо – примечание автора] находившейся в префектуре Вакаяма, это было совершенно естественно.
Рюмон открыл было рот, чтобы задать новый вопрос, но Дональд остановил его, подняв указательный палец:
– Мы же договорились: только по-английски.
Рюмон кивнул.
Наверняка и для самого Гильермо по-английски говорить сейчас намного легче, чем по-японски.
– Позвольте теперь спросить вас вот о чем: вы случайно не знали супружескую пару по фамилии Нисимура, неких Ёскэ и Сидзуко? – спросил Рюмон.
Щеки Гильермо еле заметно дрогнули.
– Знал. С Нисимура Ёскэ мы работали на нефтебуровом предприятии в Мексике. А Сидзуко… – Гильермо запнулся.
Рюмон слушал его с таким чувством, будто он стоит на скале, глядя вниз, в бездну.
Гильермо вздохнул и медленно проговорил:
– Сидзуко – моя младшая сестра.
В офисе воцарилась полная тишина.
Рюмон провел тыльной стороной руки по лбу.
Он чувствовал, что терзавшие его так долго сомнения начали понемногу рассеиваться. Предчувствие, что он и Гильермо были как-то связаны друг с другом, было у него уже давно.