Кот-Скиталец
Шрифт:
Кстати (или некстати), об этимологии: само слово «фрисс» шло от фризов, могучих вороных лошадей, что на моей метафизической родине носили на себе крестоносцев, а позже были запрягаемы в парадную упряжку. Какая тут связь с альфарисами, наименованием, тесно связанным с фарь «конь», я не берусь судить.
И вот самое странное в жизни этой нашей наполовину пациентки, наполовину пленницы: вскоре она передружилась со всеми. А с Хнорком – в особенности. Смущенный свин околачивался у ее ложа и, наверное, все удивлялся про себя – что на него нашло, добро бы не кобылу – андра-убийцу поддел. Кабаны при всей пылкости своего характера вовсе не были склонны к смертоубийству. Разумеется, бытовала традиция отбирать самых задиристых кабанчиков и в шутку стравливать друг с другом, чтобы с юных копыт понимали границы дозволенного. Так воспитывали будущих отцов больших семейств и блюстителей границ, и именно отчетливое знание своей мощи делало их такими осторожными в конкретном
– Мартин Флориан – настоящий кунг, – пыталась Иоланта выгородить своего владельца. – Храбрый и благородный. Говорит ласково, не трогает ни хлыстом, ни шпорой, знает, что мы и так выкладываемся до предела.
– Другие, значит, трогают? Достается вам, страстотерпцам?
– Это наша судьба. Отпор вызывает ярость – мы это познали. Не я, по счастью, – я удачливая раба… Что смеешься? Скучно, когда роли в великом спектакле жизни все одинаковы. Да, мы, фриссы, – рабы и дети рабов, так же как кауранги – слуги, почти приятели, а манкатты – темная сила, редко – приветливая, чаще опасная, даже предательская. Те, кто дружит с манкаттами и находят для них слово, ведают, чем рискуют. Кошки провидят скрытое, говорят, среди них есть белые и черные маги…
– Говорят. Ты-то веришь?
– Чувствую их могущество, но не говорю ни «нет», ни «да».
В лечение Хнорк так не влезал, как в общение. Зато командовал ритуалом кормежки: то трава для Живущего с раной в кишках покажется ему жестка, то с овсяного киселя и ячменной затирухи ему отощаешь и мигом откинешь копыта – ищите и вкладывайте дополнительные калории. Все пребывание кобылы со средневековым именем в Триаде протекало под знаком его суеты и воркотни: таскал ей сено со своих личных, секретных лужаек, замачивал крупу манника, раздобыл даже – и это в преддверии холодных дождей! – горсть лепестков дикого шиповника и сливы, от которых молоко делается особо душистым. Над ним смеялись:
– Она ведь не кормящая и не жеребая. До следующего сынка твоя магия не дотянет.
– Не молоко – сама будет пахнуть. Всем телом и всеми помыслами.
– За кого стараешься, за того андра, что ли? Чтобы порадовался, забирая ее назад?
– Андры – грязнули: сколько ни душатся крепкими духами – своего природного духа ни перебить не умеют, ни переменить. А у своих малых братьев и не почуют.
– Кауранги почуют и другие фриссы начнут сторониться, – смущенно вмешалась Иоланта.
– Нет; я свое дело ведаю. То, что ты Лес ешь и пьешь и Лесом дышишь, и без моей магии вошло в твою кровь – сначала неведомо от тебя. И в других через тебя и твое дыхание придет неведомо как, покажется самым родным. Так и задумано: это вроде тайного оружия, но оружия доброго. Знаешь, почему иногда говорят, что враг пахнет скверно? Возникает стойкая галлюцинация зловония… А из хорошего запаха родится приязнь. И знаешь еще, почему ты так быстро поправилась, когда твои андры думали, что умрешь вот-вот? Не просто от суккского лечения – от Леса. Каждый из ваших Живущих сохраняет в себе чистоту и стройность Внутреннего Леса, душу своей Заповедной Рощи. Это его сокровенное. Всё, что отвечает этому духу из идущего снаружи, как бы совпадает с ним по тону, невольно находит отклик и усиливает ваш личный Лес. Никакая преданность Старшему, хозяину, никакой страх перед болью, Темной Пастью, Жадным Чревом – а это прозвища смерти – не устоят перед его зовом. Хотят твои приятели или не хотят, а твой внутренний Лес будет сильнее их настолько, насколько жажда справедливости бывает сильнее животного страха. Ну, а твоему королю та склонность Живущих, которую он приобретет через твое посредство, поможет в скачках и турнирах, выручит из любой опасности.
– Мне надо подумать: у вашего дара два смысла.
– Поздновато спохватилась. То, что тебя спасло, сразу же стало тобой. И все-таки лишь наполовину: знак Леса, благо Леса несешь, а другом ему не стала. Другу нужна твоя добрая воля и открытое сердце. А иначе хоть волоками поедай розовые лепестки – только шкура будет благом пахнуть, а не ты сама. Думай!
– Став другом Лесу и Триаде – не сделаюсь ли я врагом Мартину?
– Даже если он пойдет наперекор Лесу еще круче прошлого раза – нет. Но врагом его поступкам. Ты будешь согласна с лучшим в его натуре: ведь Заповедный Лес и в нем живет незримо. Ты поможешь ему не уклоняться, не ломать нечто в себе. Это наука, долгая наука – выправлять андрский норов и андрскую судьбу. Только ты будешь брать ее отовсюду и сумеешь.
– Я подумаю, сказала я. Ты говоришь добрые слова и сам добр; но как мне узнать, истина ли то, во что ты веришь?
…Издали я слушаю эти беседы. Они доносятся так четко, будто оба Живущих сидят прямо у меня в ухе. Мне неловко, но я просто не знаю, как отключиться – и, может быть, не хочу. «Должна связаться цепь, – говорил Одиночный Турист, – и будут появляться знаки, приметы Пути, и ты угадаешь их, знаки и звенья, а не угадаешь – сама их назначишь. Как в хорошем сне, где все свершается по слову того, к кому этот сон пришел. Пусть в круг Двенадцати встанут не те, кто выше прочих, и не те, кто ниже, не цари и не парии, не самые умные и блестящие, не самые
Хотя – разве так он говорил? Да, так, раз ко мне пришли именно эти слова.
Я вяжу цепь – пока такую короткую! Артханг. Серена. Хнорк. Даниль-Даниэль. Иоланта. Киэно. Я желаю – volo – volant. И воля моя обретает крылья.
С точки зрения тайной политики и дипломатики, свинского подкопа под сокровенные устои государства и общества, а также создания пресловутой пятой колонны у нас, таким образом, соткался полный ажур. Ибо по причине естественной подозрительности андров довольно посеять и крошечные семена – инакомыслия одних, неуверенности других в лояльности третьих, – чтобы получить горчичное дерево высотой до неба. Андрия всерьез обеспокоилась за свои тылы и буквально увидела, как великая империя, что стоит на трех китах, на семи холмах, девяти морях… на чем там еще – что империя эта расползается по всем швам и ее величие и гордость уходят в песок. Как всегда в подобных случаях, Седалище Общин, Палата Высоколобых и Король (именно в таком порядке, ибо нижняя палата всегда трусливее верхней, не говоря о миропомазаннике) применили репрессии по отношению к моральным разрушителям символов андрской государственности. И что же в итоге? Народ попросту линял, на время или навсегда. Кауранги – в Лес, манкатты – к сатанистам и в инсанское посольство, немтыри – к болотникам, фриссы и андры – в Степь. Их всех принимали: внутри Леса создался анклав со своей атмосферой, которая нравилась не так нам, как беженцам. Самый смех – бежали ведь не наши прямые союзники, а бунтовщики под сурдинку. Ну и кому от всего этого была польза? Ясное дело, не Андрии. Сие наши противники быстро поняли и, надеюсь, больше не захотят бить своих ради того, чтобы чужие боялись.
Вот только и наша польза была относительной. Война как продолжение политики иными средствами – не наш конек. Просящие покровительства чужаки уже нанесли нашей обители вред ненамного меньший, чем охотники и пожарники, а если Андрия в отместку за беглецов хорошенько надавит, Лес, чего доброго, может и не выдержать. Проутюжат и плюнут, а сами протянут со своей паршой еще лет пятьдесят или сто.
Совершенный природный гомеостаз всегда более хрупок, чем цивилизация, которая взяла на щит нахрапистую заповедь «Плодитесь и размножайтесь». Плодиться без оглядки – это, по существу, тактика низших слоев Равновесия, подонков животного и растительного мира, привнесенная в жизнь пауперов и пролетариата: они выскакивают из горлышка эволюционной бутылки, выработав в себе такую крольчиную плодливость, на какую аристократы Природы, результат ее штучной выделки, никогда не будут способны. Отсюда ясно, почему на планете Земля все глобальные передряги кончались гибелью самых высокоорганизованных членов популяции, интеллектуалов духа – а в опустевших экологических нишах поселялись крысы, четверолапые и двуногие, из которых потом вылупились шакалы, мишки, лошадки, верблюды, приматы… ну и сами знаете кто.
Андры, в рамках своей технократии, могли увеличиться в своей массе за счет простой сексуальной распущенности (на что намекал один кхонд некоей каурангской дворянке), а на Лес влияло малейшее дуновение ветерка.
На наше утешение, этот биологизм был справедлив только до известных пределов. Нижний предел: голые двуногие, поглотив и истребив жизнь, накопленную для них Лесом, умалятся, и тогда то, что от нас осталось (а останется ведь), воспрянет. Верхний: Серена.
Она – спасение. Когда Лес сдавят до упора, до последней молекулы жизни, которая уже не сумеет раздвоиться и породить себе подобное, – по Серене, как по стреловидному мосту, пройдет замершая в ней сила Камня и Руды, сила неживого, обновляя четыре стихии, что составляют жизнь. Она толкнет миры Медленно– и Быстро-, Высоко– и Низко-Живущих, и Лес распустится так точно, как роза прорывает бутон, кровавя лепестки своим рождением.
Арккха, бывало, говорил:
– Серена – это наша удача. Надежда, которая пришла к нам от Сущего. Создание, которое, не являясь ни андром, ни инсаном, ни мунком, обладает их свойствами наряду с нашими, а не являясь вполне кхондом, принимает в себя умение Триады вобрать в себя жизнь деревьев и трав, теплой крови и холодной крови, не ущемляя ни в ком его естества. Сплетение расплетенного и единство несоединимого. И ведь она сумеет уйти в иное… в любую иную картинку.
Мир – вовсе не оживший муляж себя самого. Это изумительная многоуровневая виртуальная игрушка. Человек, по внешней видимости, – такая же игрушка, которая считает себя привязанной к одному плану виртуальности, мечется и попадает в иные планы, захватывается иными слоями: иногда нечто из них прорывается через него. Если бы человек принадлежал к определенному слою виртуальности и был им обусловлен, он не чувствовал бы себя так неприютно. На самом деле человек как он есть находится вне игры и над нею – и должен осознать себя стоящим помимо мира. Он – Делатель Игры, Зачинатель Игры, а не участник.