Кот-Скиталец
Шрифт:
Ныне Серена – выпущенная мною стрела судьбы, птица, что сядет на плечо моему собственному Страннику.
А пока я говорю, наконец-то, почти откровенно:
– Может быть, это хорошо – то, что моя дочь выдала себя вам, андрам, и то, что кое-кто соблазнился призом в виде ее трансцендентной силы, не ведая толком, с чем ее едят: озаряет ли она землю его обетования, сообщает ли спутнику жизни удачу и мудрость, передается ли по наследству. Взломана скорлупа, и под андрским небом появится неизвестное.
– Прекрасно. Его андрское величество обожает эксперименты
– Значит, будем заранее готовиться к жертвоприношению, – итожу я. – Впрочем, я лично ничего не гарантирую, возьмите себе на заметку, даже моей принципиальной готовности подписаться под самым симпатичным договором из тех, что вы сочините.
Истинных ручательств бы нам побольше! Андрское честное слово я на зуб еще не пробовала и вообще в гробу его видела. Шушанк наверное, а Даниэль наверняка бы не соврал, только неудобно так сразу выступить: «А как там у вас в стране насчет того, чтобы вешать лапшу на уши, пускать пыль в глаза и втирать очки?» Неясно и то, что для нас – и вообще – родится от этого брака, буде его заключат. Не мышонок, не лягушка, а призрак гражданского согласия…
– Шушанк, почему это так: что ни андр на моем пути, то по всему хорош, а все вы вместе вызываете у меня стойкую подозрительную реакцию?
И тут песик, который за все время беседы не пошевелил и хвостом, тихо прошамкал:
– Есть такая инсанская поговорка: «Что за шайтан норовит вселиться в людей, когда они сбиваются в стадо?»
– Отлично сказано, – отвечаю я. – Почему нас с тобой не представили друг другу, приятель?
– К слову не пришлось. Дипломатический протокол не предусматривает, – ответил он, с укоризной глядя на хозяина.
– Бэс-Эмманюэль его прозвище, – ответил неохотно Шушанк.
Богатейшее это имечко теологически расшифровывалось ими почти так же точно, как и мною: Бэс – и «тот самый» созвучный персонаж, и древнеегипетский бог, которому служили пигмеи своими неистовыми плясками; Эммануэль – христианский Спаситель и знамя гностиков. Словом, в каждой из половин сидели бог и дьявол сразу.
– Кто ж это тебя так припечатал: ведь не хозяин, похоже?
– Родители хозяевы, – пояснил он тем же стариковски ворчливым тоном. – Я найденыш, малым щенком в его школьную сумку свалился прямо к завтраку. Ну и съел добрую половину, потому что голодный был.
Обговорив с ними обоими кое-какие детали и по-дружески уточнив, чего же, собственно, нам ждать, я отправила послов восвояси. На дары не то чтобы поскупилась – их регламент квалифицировал такое как взятку, а я желала и далее иметь дело с этим дипломатическим составом. Поэтому покормили их так, чтобы запомнилось надолго, – и всё. Также я взяла на заметку, что кауранг с седоватой мордой заглядывался на грациозных и властных кхондок, которым приходился едва по плечо, но все-таки откровенно пленял своими афоризмами. Андр же все время тактично высматривал Серену – не появится ли на окраине это чудо природы.
Серена, вернувшись от Короля-Бродяги ровно через день, выслушала меня, к некоторому моему удивлению, вполне спокойно. Я так думаю, Даниэль
– Я бы Даниля выбрала, но он ни в какую на это не пойдет.
– Влюбилась в него?
– Да нет. Хотя, пожалуй, да, только не как положено. Мы слишком родственны, чтобы между нами возникла настоящая любовь. Понимаешь, мама, Даниль – это свой. Из моего круга, вылеплен по тому же образу и подобию, что я. А от своего надо все время отходить.
– Я тебя понимаю. Рада, что ты такая умница. Ведь мы обе пришли в Лес по сути ради того только, чтобы уйти; предлог не так важен.
– Ну и ведь он монах, – жалобно произнесла она, – если размонашится – корона снова будет его, а так нельзя.
Homo и верно произошел от одного корня с древесными приматами, откуда его тяга ко гнезду. Только стоит обезьяне в нем поуютнее усесться на какой-нибудь ветке, как Бог дает ей пинка под разъевшийся, красный гамадрилий зад.
В Лесу окончательно утвердилось «кхондское лето» – аналог земного индейского; самое любимое мною время года, уравновешенное и изобильное, сладостное преддверие дождей. Серене – она еще совсем дитя – по душе весна, которая, смеясь, рождается внутри бесконечности прохладных дождей такой нежной и пестроцветной; все живущее так и рвется из земли во все стороны. Позже зеленое как бы загустевает, пестрое выгорает, тускнеет: Лес становится подобием старинного гобелена. И вот, наконец, сквозь шитье ковра протянуты золотые нити…
– Даниль рассказывал, что Андрия не знает весны. Всю дикую зелень почти тут же сжигает неистовое солнце, – говорит Серена. – А Лес не ведает зимы. Из Андрии, как из печи, наносит горячий воздух, и это стоит колоколом, мешает Лесу уйти в себя. Он постоянно спит и не просыпается, но ни умереть, ни воскреснуть не в силах. Некому привести туда зиму. Вот еще одна причина, почему я от него отхожу.
Мысль была для меня не так нова, как неожиданна: прежняя моя дочь снега и холодов не любила. Но на дворе стояло время сладостной печали, преддверие небесных слез – именно такое время, когда хотелось ее побаюкать, эту мысль.
А может быть, то было всего лишь предчувствие разлуки. Шушанк, Бэсик и кое-кто еще второстепенный являлись еще не раз. В писаное вникали старшие кхонды, которые докладывали мне свои соображения, о подтексте осведомлял мало авторитетный у андров Бэс-Эмманюэль, который чуточку гордился своей прозорливостью, но решение оставалось за мной – и то было рискованное решение. Я поняла, что не миновать и мне выйти из моей прекрасной земли.
Практической нужды у Триады во мне не было никогда: здесь я была не властью, а воплощением нужды момента. Главенствовать на свой особый лад я могла и в отдалении, через наших союзников. А вот сыграть свою партию в оркестре – только в одной с ним яме. Подразумевается – оркестровой.