Кот-Скиталец
Шрифт:
– Он велик, великолепен и ни с чем не сравним. Храм – сказка неба, Замок – легенда земли.
В самом деле, его очертания скрадываются в полусумраке, хотя легкий призрак света уже позволяет различить границы между небом и камнем, швы между квадратными глыбами, арки галерей нижнего уровня, лаконичную резьбу. Лаконичен он весь, как бы стушевывается, как бы уклоняется от того, чтобы зазвучать в полную мощь. Ибо Замок – это иероглиф, который страшится поверхностной расшифровки и поэтому притворяется обыденностью. Не хочет, чтобы ему придавали слишком явный сакральный смысл. Бережет себя от профанного чтения. Потаенный Замок на Коронном Холме… Я нанизывала на нить эпитеты, определения и прозвища, кругами подбираясь к его сути. Замок-Гора. Горний Замок. Замок, где некогда жила королевская
– Это старинное здание? – спросила я Шушанка. Он так и понял, что я более того не о Замке, а о королеве Софье.
– Разумеется. Резиденция предков нынешней владычицы. Госпожа мать короля-монаха, живя в нем, насадила парк вокруг полуразвалившейся центральной башни и переделала по своему вкусу ряд покоев: она считала нетактичным очень-то хозяйничать да и, по правде говоря, не любила парадной резиденции кунга. Сам король Филандр то и дело переезжал с нею из дворца в дворец. Теперь в этих стенах почти безвыездно живет истинная владелица; но самое забавное, что и высокой госпоже Эрменхильде он точно платье, купленное на вырост.
Это мне было отчасти понятно: такой Замок никому из обыкновенных смертных не будет по плечу.
Тем временем вставало солнце, розовое, робкое, но жгучее. И Замок сразу вспыхнул его жаром – сухой и желтый известняк, оранжевая гладкость кирпича, нарядные, буро-оливково-голубые, инкрустации или заплаты новых покоев. Он уже не казался заматеревшим чудищем: нечто прохладное и гибкое, как сталь, проявилось в нем на солнце.
– А королева Эрменхильда изменила здесь что-то? Я, конечно, мало чувствую логику чужого стиля, но кирпич… Изразцы…
– Вы угадали, – Шушанк слегка поклонился. – Ее величество в самом деле умеет настоять на своем, когда действительно этого хочет, – и весьма своеобразно. К тому времени, когда она со взрослыми сыновьями решила переселиться сюда, внешняя оболочка Замка выветрилась и искрошилась; инсанские и – ранее – андрские осадные орудия оставили в ней шрамы боевой славы, которые никто и не думал заделывать. По ее решению мастера сгладили и окантовали их, вплетя в новый узор, а из узора выросли разветвленные надстройки: там теперь самые удобные и современные помещения.
– Кунги имеют в своем распоряжении столько монеты, сколько нам в самом страшном сне не снилось, – тихонько съязвил Бэс. – Вышивать по канве незапамятной старины – это вещь, скажу я вам!
– Вы меня заинтриговали, – сказала я. – Теперь я, вместо размышлений о том, что надо произнести в таком высоком присутствии, буду глазеть на интерьеры.
Однако мне не было ни до первого, ни до второго. Меня разлучили с моими спутниками, и небольшой отряд лакеев в широких и темных аристократических ливреях повел меня по лестнице с широкими ступенями, которая серпантином вилась от подножия холма до самых стен, что слегка наклонялись вовнутрь, повторяя очертания склонов, к шипастым створкам высоких прямоугольных ворот. Мы попали в лабиринт высоких стен и узких двориков: мой малый опыт подсказывал, что они должны были в старину сбивать с толку осаждающих, но нынче закружили голову мне. Я то замечала карнизы и крыши над головой, то в крутых сводах чудилось мне серое облачное небо. По лестницам, то поднимающимся, то опускающимся, меня вели сквозь тело Замка, а я считала, что вглубь него…
И поняла это лишь тогда, когда мы очутились на крытой галерее, своеобразном навершии крепостной стены, и под нашими ногами возникли округлые резные кроны. Королевский парк. Королевские дубы. Королевский Шервудский лес. О его величии, красоте и размахе – иные дальние ветви забирались на верх самой галереи – трудно было судить извне: наружные стены были куда выше внутренних и закрывали обзор своей тенью. Очевидно, так было задумано, чтобы защитить растительность от солнечной радиации. Но в таком случае тут должен был быть очень небольшой дворик, а не эти дымчатые темно-зеленые и синие горизонты, очерченные
Далее мы шли уже по самой галерее, вдоль и в обход внутренней крепостной стены. Древняя грань дикого камня, колонны, своей расширяющейся кверху капителью похожие на сталактит; в узкие проемы захлестывал разбойный ветер, развевал огонь факелов, вставленных в широкие бронзовые кольца. Один из провожатых заученным и одновременно скептическим тоном описывал мне внутреннее устройство этой части Замка.
Две кольцевые стены, внешняя и внутренняя, услугами которой мы в настоящее время пользуемся для прохода. Внешнюю укрепили и нарастили. Благодаря допотопной ширине ее бойцово-сторожевой верх в самый раз пришелся под цепочку уютных комнат, где поселяли охрану и обслугу, а также тех гостей Замка, которым был нужен комфорт. Внутренняя, отделенная от внешней узким крытым двором и соединенная с нею висячими переходами, осталась по большей части дикарской, но вот парадокс! Старый хозяин и обе хозяйки, прежняя и нынешняя, отделали себе покои именно в этой половине, будто в нынешнее время еще нужна особая защита от нападения извне. Правду сказать, и солнце сюда не проникает – факелы не одна только помпезная декорация.
Да-да, разумеется. Только в подобных крепостях древней кладки искони можно было защитить себя от излучения, идущего с неба, от того пекла, которое вытравляло начисто всю растительность выше трех метров – отсюда, кстати, идилличность андрских садово-сельских пейзажей. Всё высокое и величественное приняло на себя главный удар и пало: кроме деревьев королевы Эрменхильды. Современникам ее, овладевшим секретами поляризованного стекла и кондиционеров, наскучило прятаться и жить в постоянной ночи, и теперь былая мрачноватая элегантность полисов приправляла себя сверканием радужных цветов и цветников. Все, чего не удавалось прикрыть – сады, поля и фермы – как и раньше, подставлялось небу с бесстрашием бедняцкого отчаяния. Однако владыки всевечно избирали тень и тайну, скрытность и тишину.
Галерея расширилась и втекла в подобие зала; арки сменились стрельчатыми окнами. Необычно для меня – стекол не было и тут. Живой трепещущий свет ниспадал с вершин толстых, в руку, свечей в ветвистых шандалах. Стояли стулья и кресла с прямой, несоразмерно высокой спинкой, дерево насквозь прорезано так называемым «звериным» узором, обтяжка была тисненая, плотного бархата.
И вот я перед лицом самой главной здешней хозяйки.
Представляться самой не потребовалось: это сделали за меня другие. И вот меня легким мановением ручки отправили в кресло, почти такое же, как под королевой-матерью, но пониже и с тугой подушкой, которую я осторожно придавливаю своей такой уязвимой задней частью, доверяющей одному только лесному комфорту. Сошло за величавость.
Мы обозрели друг друга в полнейшем молчании.
Вдовствующая королева. Мать-регентша. Широкой трапецией, «в роспуск» кроенное облачение из тканой парчи с просторными рукавами (в наши средние века такое называли блио или блюо, и каждый понимал эти звуки в меру своей испорченности) ниспало на изножие, разостлалось по ступенькам. Оно скрадывает фигуру, сообщает жестикуляции и каким-то образом даже мимике важность и неторопливость. Мимике и жесту – потому что наше молчание вовсе не застыло, как соляной столб, мы обе – не оплывшие воском, а горящие светильники. Снизу из-под юбки выглядывают клювики острообутых ножек, а из коротких, выше локтя, верхних рукавов – другие, узкие, чей шелк отливает, как тугая вода. Кружевная оторочка того же коричнево-золотого цвета, что и все платье, окаймляет хрупкие кисти рук. Своим цветом они адресовали меня к лицу, в которое я постеснялась впериться в упор с самого начала. Кожа Эрменхильды была не так арапски смугла, как у сына: скорее, цвета темной бронзы. Наверное, королева изводит на себя уйму кхондской отбеливающей косметики, а может быть, просто не покидает здешних стен.