Кот-Скиталец
Шрифт:
А без него на улице начиналось снова-здорово:
– Ваше высочество! Нельзя водить свою собаку…
– Волка, господин полицай-офицер, волка!
– …без ошейника, намордника и поводка. Подумают, что бесхозная или бродячая псина.
– Мужчина он, а не псина. И что за грамматические формы у вас в языке такие удивительные! Да никто его и так не испугается. Вон парнишка дворовому каурангу едва ручку в пасть не сунул, а тот лишь ухмыляется.
– Их дело. Дружки и оба бродяги, наверное.
– Артханг тоже друг и брат, а к тому же защитник. И для того ему нужна свобода маневра.
– Для защиты ходят с телохранителями, ваше высочество.
– Уже пошла. Думаете, не вижу ваших секретных агентов, как они то и дело мельтешат? Ах, говорите – не лично ваших. Так, я думаю, все равно вашего
В препирательствах снова выработали среднюю линию. Артхангу заказали – не через андров, через пройдошливого Бэса – каурангское спецснаряжение. (Оказалось, псы при деньгах предпочитали иметь защиту от человека.) Оно включало в себя шипастый ошейник с капсулой для бумаг и денежных купюр и коробочку аптечки первой помощи с индикатором и шприцами, которая включалась автоматически, тонкую и крепкую попону мункского дела, практически не пробиваемую никаким андрским холодным оружием, и такой же шлем – с виду они были похожи на парадную униформу слуги из богатого дома или швейцара при банке, – а в придачу ко всему хитрый кожаный поводок, карабин которого мгновенно отщелкивался при сильном рывке, оставляя в руках владельца смертельную комбинацию граненой плети с гирькой на одном конце и петли-удавки на другом. Эти доспехи были засекречены и от охраны, и даже от Мартина. В них он, с его уникальными природными данными, стоил десятка андрских спецназовцев в полной выкладке, чем и был морально ублажен. Излишне говорить, что «он» – это Арт, а не Мартин: тот, в общем, догадывался о махинациях нашей тройки и делал вид полнейшего безразличия, но вряд ли ему такое нравилось. Я б на его месте едва терпела.
По этому случаю Эрмина успокаивала меня:
– В понятиях Мартина дамы – нежный пол, который требует защиты. А тут перед ним упрямица, которую хочется укротить, как фриссу, – и нельзя это сделать тотчас же. Нужно время. А время… Оно творит их обоих иными, чем они есть теперь, и может попросту снять проблему.
Я понимала эти дела так. Мартин Флориан по самой натуре своей пребывал в состоянии перманентного восхищения противоположной частью человечества (или лучше сказать, андрства) и в эту ауру окунал мою дочку. Был он в этом не столько умен, сколько прав: тактика действовала на подсознательном уровне и мало-помалу оказывала свое действие. Однако лишь отчасти. Усвоенный Сереной коллективный архетип включал в себя и рутенскую теремную затворницу, и провансальскую куртуазную даму, и вооруженную воительницу первых лет ислама, и черную амазонку короля Дагомеи. Напрасно здесь считали Серену тринадцатилетним полуребенком-«мальчишницей», сравнивая со своим двуногим потомством. Разумеется, их собственные дочери того возраста, что и она, были, в противовес ей, уже готовыми юными женщинами на выданье – только и она была тем же на кхондском, скрытом от андров уровне: отроковицей, пребывающей на некой зыбкой грани, когда и детское равенство полов еще притягивает к себе, и открывается манящая, ничуть пока не пугающая перспектива властвовать над мужем. Поэтому она принимала королевскую и вообще мужскую галантность как должное, как приятную и естественную дань, и впитывала в себя щедрые лучи Мартинова обаяния, точно лилия на заре: чтобы набрать бутон и пышно процвести ради всей земли.
Так что мастер Мартин имел дело с таким же мастером.
А вот занятия типично мужскими ремеслами – фехтованием, верховой ездой, натаской каурангов, тем, что для андрских дам считалось грубой экзотикой, – эти совместные занятия заметно увеличивали его личные жениховские шансы.
В поединках на холодном оружии я полнейший профан, но если верить на слово прислужникам, моя дочка преуспевала. Памятуя ту характеристику, что дал Мартину БД, я вначале не верила им, однако они не льстили, а были удивлены скорее неприятно. Вот насчет ее успеха в дрессировке каурангов и фрисс я с самого начала нисколько не усомнилась. Андрская методика обучения Живущих была сходна с той, какую рутены применяют в яслях и детсадах, только чуть меньшей была роль звучащего слова. Главными предметами были охота и война; отсюда своеобразный тривиум – арифметика,
Так вот, Серена берет тем, что не держит собак и лошадей обоего пола за дебилов, которым мила лишь программа реальных училищ или ремеслух. Только и всего-то! Однако андры и тут ее не понимают. Им кажется, что она умеет укрощать диких жеребцов – а она и вправду может, и ловка, и шенкеля у нее дай боже, не спорю, – но на деле моя дочь с ними договаривается, умея и польстить природному рассудку, и вовлечь в умный разговор, и пощадить самолюбие, на котором давно набиты мозоли. И не свору она скликает, а создает братство, землячество, эфемерную ячейку, скрепленную волко-собачьим волапюком, мункской телепатией, своим собственным прекрасным запахом. А, главное, не для потехи, не для убийства – для разговора о высоком, о судьбах триад, о Первояйце Леса, о застывшем великолепии андрской культуры, о тайнах нэсин…
И брат ее Артханг соучаствует в этом вместе с нею.
Что более всего впечатлило Серену в Замке – это библиотека. Во внутренней его части, в укреплениях, примыкающих к «Шервуду» ею была загружена целая анфилада бельэтажа. И это было мудро: лично я, ина Тацианна, никогда не понимала, как галантные и любвеобильные дамы и кавалеры могли существовать в цепочке сообщающихся комнат. Впрочем, и квартиру нашего боготворимого рутенского вождя, комнаты которой, правда, не были выстроены во фрунт и вытянуты шеренгой, но все, как одна, были проходимы насквозь, занимала самая разнообразная его родня, и понятие своей комнаты, своего угла были для моих старших родичей абстракцией не менее, чем в старину, когда простой народ на ночь заваливался в избе-четырехстенке на лавки и полати, а третье сословие занималось тем же в одной комнате, большой и густо населенной, как дортуар. Такая обстановка порождала опасные связи снохи и снохача, хозяйки и подмастерья, и словцо «спать» обретало свою преславную многогранность. Однако мы отвлеклись…
Моя дочь имела лишь глазное понятие о книжных собраниях, Домах Мудрости, публичных библиотеках и прочем, знакомилась с андрской системой компьютерной автоматизации книжных фондов, и в ее сознании отложилось представление о некоем суматошном и пестром толпище, торжище знания, откуда каждый черпает лишь то, что ему по вкусу. Но в этих сводчатых нишах, идущих мимо тебя мерным шагом, на толстых полках, что пересекали комнату за комнатой с монотонностью железнодорожного рельса, в блестящих темных корешках, которые вызывали во рту ощущение огромной плитки шоколада, поделенной на равные дольки, таилась удручающая преизбыточность.
– Это твоя личная библиотека, Мартин Флориан Первый? Или наследство предков?
– И то, и другое.
– Ты-то сам прочел все эти томы и томики?
– Не будь такой наивной. На это ведь жизни не хватит!
– Жаль. Я-то именно по своей наивности полагала, что прочесть свои книги, овладеть ими – одна из семи смертных добродетелей. Без этого ты теряешь над ними власть и право. Один язвительный поэт, помню, писал о себе:
Это значит, что после его смерти пурпур его грехов побледнеет перед фактом, что его книжки были прочитаны от корки до корки и взахлеб. «Читать» произносится так же, как «красный». Каламбур, милый мой. Вообще-то объяснить игру слов – почти то же, что убить, но факт прощения грешника бесспорен.
– Из твоих слов я понял одно: он хвастался, что это его собственные пустые вирши пользуются спросом. Упаси меня Бог стать таким рифмоплетом! Мне хватит наследия отцов – этих буковых и дубовых сот, в которых отстаивается мед векового знания. Его собирали мои победоносные предки… привозили из походов… получали в дар от тех владык, которых брали под свою мощную руку… покупали на золото, выменивали на труд вассалов. Переписывали на бумаге со своими гербами, переплетали в кожу с драгоценными клеймами, золотыми и серебряными.