Котятки, или как я была женой психопата
Шрифт:
Оказывается, к счастью и уважению других нужно быть готовой психологически. Нужно уметь вести себя в почитании и воспринимать как норму. А для такого восприятия нужно жить, не вытирая ноги о себя, соответственно, уходить от позволяющих... Я же вытирала смачно и по-другому не умела.
***
Однажды в процессе "озвучки претензий" Артем положил правую руку мне на голову и резко нажал сверху, мол "ниже!" Не "на колени", а именно "ниже"... Его взгляд выражал презрение. Как будто дотронулся к чему-то противному и инстинктивно оттолкнул с
Всегда презирала "терпил". Такие женщины вызывали отвращение, мол "Ты дура, что ли? На тебя плюют и размазывают слюни по лицу, а ты выносишь? Себя не любишь, о ребенке подумай! Оно ж маленькое наблюдает, как муженек твой поносит на чем свет стоит! Нравится, да?"
Слушая истории о жестокости со стороны мужчины, я была непреклонна в суждениях и порицании жертв. Физическое и психологическое давление я не разделяла - и то, и другое - ненормально.
Агрессия не возникает на пустом месте и одномоментно. Сначала женщина терпит повышение голоса в свой адрес, потом свирепые вопли и оскорбления, после чего рукоприкладство. А потом... привыкает. И жизнь не кажется опасной и тусклой, редкие демонстрации нежности и любви "после воспитательной работы" со стороны мужчины воспринимаются надеждой на их дальнейшую стабильность: "Он больше не будет обижать. А то, что было - то я сама виновата, он исправиться". И так по кругу.
Я была среди этих женщин... Я ступила на первую ступеньку, когда мой мужчина позволял кричать и оскорблять, иногда попихивать и хватать за руки, в глазах читалось презрение. Встать на следующую было вопросом времени...
***
В моменты личных кризисов и маргинальных положений меня уносило в воспоминания и мысли об отце. Где-то в глубине души я понимала, что модель теперешних взаимоотношений с мужем - это результат детского восприятия и усвоения. Любовного счастья давно не было, поэтому разобраться с отцом было очень нужно. Как подобраться к вопросу, не имела понятия, но знала, что рано или поздно решусь:
– Я хочу его найти...
– делилась с Артемом желаниями.
– Для чего?
– Не знаю, но чувствую, что необходимо...
– Ой, Таня, забудь. Вечно ты со своими мечтаниями и нелепыми планами!
– отмахивался супруг.
– Почему нелепыми?
– Да потому, что живи и наслаждайся жизнью! Вместо этого я наблюдаю кислую мину, отчаянно ищущую ответ на непоставленный вопрос! Угомонись!
– Что ты говоришь? Почему ты так со мной?
– Ты выглядишь жалко. Тебя бросили сто лет назад и пора бы уже забыть. Так нет, ты ищешь отца-мудака или собираешься в Освенцим!
– Освенцим? При чем тут это?
– При том, что нормальные бабы мечтают слетать на Бали, а не посетить концлагерь и выплакаться по несправедливо убиенным и растерзанным!
К чему Артем вспомнил мою давнюю мечту побывать в Освенциме было неясно. Но очень обидели насмешки. Нельзя обесценивать чужие мечты. Пусть мотивационно непонятные и глупые, но нельзя. Близкие люди поддерживают, Артем же издевался над всем, что выходило за рамки "дорого,
***
Отец был высокий, статный, с кудрявыми волосами. От этой кудрявости и мне досталось - на затылке у меня есть кучерявая прядь волос, которую я выравниваю утюжком, иначе прическа смотрится нелепо.
Обладал круглым "пивным" животом и отвратительными зубами. Будучи совсем маленькой я ужасалась, когда он улыбался. Запаха папы я не помню, так как естественный всегда перебивали никотиновый и алкогольный.
Мой отец был запойным. В своем пьянстве он был звездой. Есть мужчины, которые немного перебрав, становятся мягкими медведями, добрыми, заботливыми, щедрыми "плачу сегодня за всех!" Или сразу отключаются.
Мой же был режиссером спектакля под названием "если не убежишь, я убью тебя!" По попыткам вставить ключ в дверь и войти в дом, мама четко угадывала, сколько было выпито. Иногда папа приходил навеселе. Это значило, что с собой имелось несколько дополнительных бутылок спиртного и закадычный друг по кличке Борода. Они вваливались на кухню, закрывали дверь и ужирались до полусмерти.
Немного пьяный папа - это счастливый шанс спокойно собраться и уйти на ночь к дежурным знакомым, которые с гостеприимно ютили до утра.
Чаще отец приползал домой на карачках и вот тогда начинался ужас ужасный.
– Таня, собирайся!
– тревожно приказывала мама.
– Куда мы идем?
– Не знаю! Какая разница?! Не копошись!
– А мы навсегда?
Каждый раз, когда нужно было срочно убегать из дома, мне казалось, что мы больше никогда не вернемся. Поэтому я плакала и собирала самое ценное: куклу и новые вещи.
На верхней полке огромного платяного шкафа с зеркальными дверями мама хранила мои детские обновы. На вырост. Там лежали модные свитера, немецкие платья, колготы и трусики-недельки. Достать сие в глубоко советские времена было сродни откопать слиток золота в огороде.
Поэтому к сокровищам наверху шкафа я относилась соответственно. По сути, я так никогда и не смогла взять в бега ни одну из этих вещей. Мама брала совсем другие, старые.
Иногда нам везло и мы успевали одеться, пронырнуть с вещами и выбежать на улицу. Тогда мы садились на 102 автобус и уезжали к бабушке. Или брели к "районным" знакомым, где нас кормили и отогревали.
На 8 этаже подъезда жила потрясающая женщина, которой мама вручила меня однажды полуголую. Та одела меня в одежду своей дочери (кстати, тоже Тани) и я пробыла у нее несколько часов, пока отца паковали в бобик.
Местный участковый был другом семьи, а кутузка в нашем же многоподъездном доме - место укрощения строптивого папки-алкаша. Ему били морду, морили голодом, отбивали почки. Мама не писала заявлений, участковый с дружественным нарядом выручал просто так. Воспитательной работы хватало на несколько дней, пока внутренние органы приходили в норму. Потом начиналось все сначала.
Отец бросался на маму с ножом, неоднократно разбивал стекла в дверях и окнах. А однажды брызнул из газового баллончика на мою кошку Фросю. Захотелось человеку позабавиться!