Ковбои и индейцы
Шрифт:
Возле Уголка ораторов они остановились и поглядели назад: на подернутой инеем траве через весь парк тянулись две цепочки следов, темные на бело-сером фоне, до самого пруда. Раза два следы пересекались: это Марион пританцовывала перед Эдди, весело болтая ни о чем. По Эджвер-роуд с ревом катили машины.
Марион сказала, что несколько дней побудет в Лондоне — навестит сестру, а потом съездит в Донегол, заберет свои вещи. Она говорила быстро, возбужденно и громко смеялась. Но ее энтузиазм действовал на Эдди угнетающе. Он пытался отогнать докучливые мысли. Конечно, конечно, он остается с ней.
— Ты точно не хочешь подумать? — наконец сказал он. — Эмиграция все-таки серьезный шаг. Я имею в виду, к ней нельзя относиться так легкомысленно. Ведь это всерьез и надолго.
Марион смотрела на него, едва удерживаясь от смеха.
— Вот как! Но с какой стати я должна об этом думать? Начну думать — только все настроение себе испорчу. И потом, что там хорошего-то? Еще три года плести сетки для волос и стирать подштанники?
В голосе сквозили истерические нотки, которые недвусмысленно говорили, что переубедить ее невозможно. Не стоит и пытаться. Она уже все решила.
— Не пойми меня превратно, — сказал Эдди. — Я вовсе не собираюсь тебя отговаривать.
Нет, он согласен, идея замечательная. Он просто беспокоится за нее. Но, черт возьми, раз она так уверена — нет проблем! В конце концов, ей решать, она тут ни при чем. Он даже одолжит ей денег. На самолет до Белфаста, а там она сядет на автобус и мигом доберется домой, в Донегол. Иначе это займет несколько дней: сначала пароходом, затем поездом от Дублина, автобусом от Дерри. Да, именно так и надо сделать, по крайней мере, на его взгляд, идея стоящая.
— Вот, держи. — Он вытащил бумажник. — Я дам тебе денег.
— Я думала, ты пустой!
— Да нет, — пробормотал Эдди. — У меня все в порядке. Я просто осторожен, понимаешь?
— Согласна, — к его немалому удивлению, сказала Марион. — Большое спасибо.
Они сразу отправились в кассы и взяли билет на самолет. Эдди заплатил одной из своих немногих пятидесятифунтовых купюр.
— Это у тебя последние деньги? — спросила Марион.
Эдди рассмеялся, немного слишком громко. Дескать, ерунда, не важно, денег у него хватает. Марион сказала, что непременно вернет долг. Эдди ответил, что это будет здорово, но никакой спешки нет: сможет вернуть на следующей неделе, и прекрасно. Она заверила, что волноваться ему незачем: она не сбежит с его денежками.
— А если и сбегу, — добавила она, — считай, что ты мне просто заплатил.
Эдди сказал, что такие разговоры вообще ни к чему.
На самолете компании «Райанэр» ей досталось последнее свободное место в салоне для некурящих. Эдди знал парня за стойкой: крутой, бывший аудитор студенческого исторического общества. Он сделал вид, что не узнал Эдди, зато Эдди узнал его с первого взгляда. Как-то раз в белфилдском баре они повздорили насчет марксистской литературной критики. На парне был дешевый костюм из тех, что уже через пару дней носки превращаются в вонючую тряпку: только в витринах
На улице Марион спрятала билеты в карман и спросила, что Эдди намерен делать дальше. В том-то и вопрос, сказал Эдди. Может, в кино сходит или просто потусуется где-нибудь, а после вернется к ней в гостиницу. Марион покачала головой и ответила: завтра. Она сто лет не видела сестру, так что, скорей всего, задержится на ночь.
— Сам знаешь, девушки любят поболтать.
— Еще бы, — сказал Эдди. — Знаю, конечно.
— Интересно, застану ли я тебя, когда вернусь, — вздохнула Марион с деланно безразличным видом. — Вдруг сбежишь?
Из-за угла, завывая сиреной, вывернула полицейская машина. Толстяк на пассажирском сиденье высунул руку в окно и водрузил на крышу синий «маячок».
Эдди сказал, что, конечно, будет в гостинице. Марион улыбнулась, будто не поверила, и заметила, что главное не в этом, главное — не врать. Эдди поспешно заверил, что не врет:
— Я никогда не вру, особенно тем, с кем сплю.
Марион снова улыбнулась.
— Мы ведь не женаты, и вообще, — тихо проговорила она, — так что волноваться тебе незачем.
— Да ладно тебе, — рассмеялся Эдди. — Кто тут волнуется? Я?
— Может, тебе к матери съездить? — предложила Марион.
— А что, может, и съезжу.
Они поцеловались под Марбл-Арч. Старик с грязной нечесаной бородой и печальными глазами, в каком-то невообразимо пестром одеянии и резиновых сапогах, подковылял к ним, бормоча что-то насчет фотографий на память. Марион рассмеялась, а Эдди сказал: нет, не надо. Потом они снова крепко поцеловались. Марион натянула черные митенки — пальцы у нее покраснели от холода.
— Точно, так и сделаю, — сказал Эдди, — съезжу повидать старушку.
Краем глаза Эдди видел, как неопрятный старик утвердился поодаль, расставив ноги, прищурившись, и навел на них фотоаппарат. Эдди машинально повернулся — еле заметно, но так, чтобы хорошо выглядеть на фото.
— Тогда пожелай мне удачи, — улыбнулась Марион.
Старик расхаживал взад-вперед по тротуару, фотоаппарат он держал на руках, как младенца, гладил его и укачивал.
— Удачи, — сказал Эдди, и Марион пошла прочь, помахивая рюкзачком, как школьница на прогулке. Эдди провожал ее взглядом, пока мишень на спине ее куртки не исчезла в толпе. Он надеялся, что она обернется и махнет ему рукой, но напрасно.
Старик фотограф с «полароидом» опять подошел ближе; от него несло грязным бельем и «Гиннессом». Голос у старика был глухой и хриплый, Эдди пришлось наклониться к его вонючему рту, чтобы разобрать слова. Старик сказал, что все-таки сделал снимок и Эдди может купить его за цену пары чулок. Эдди вздохнул и дал ему пятьдесят пенсов. Старик с несчастным видом уставился на монетку и прошептал несколько слов, которых Эдди не разобрал, потом резко повернулся и, воинственно размахивая фотоаппаратом, зашагал прочь, спустился в подземку.