Ковбои и индейцы
Шрифт:
— Не все так хорошо устроились, как вы, — мрачно заметил он. Джимми сказал, что готов одолжить несколько фунтов, но Эдди метнул на него самый выразительный из своих оскорбленных взглядов.
Над Голдерз-Грин плыла багровая луна. Темно-синий свет словно бы сочился с неба.
— Ты же знаешь меня, Эд, — умоляюще говорил Джимми, — я перебрал огненной воды. Как разозлюсь, делаюсь жутким занудой…
— Угу, — ответил Эдди, — это уж точно.
Джимми заключил Эдди в объятия:
— Я люблю тебя, старик, ты же знаешь… кончай обижаться…
Эдди посоветовал ему расслабиться. Сказал, что это все травка — в последнее время он слишком ею увлекся, а от перебора делается агрессивным. Джимми
— Я вправду стал занудой, — вздохнул он. — Не думай, что я не понимаю, честно. Я занудлив, как туннель под Ла-Маншем, Эд, так оно и есть…
Они стояли в палисаднике, глядя на освещенные окна квартиры, на тени, скользившие по шторам. Джимми выглядел беспокойным и подавленным. Он сказал, что рад снова повидать Эдди, и Эдди согласился: да-да, это очень здорово. Джимми спросил, правда ли Эдди хочет поехать домой, и Эдди ответил: да, завтра у него дела, надо кое с кем встретиться. Джимми был огорчен чуть не до слез.
— Пошли обратно, старик, — попросил он, — вспомним прежние времена. Примем по рюмашке, поговорим, а?
— Нет, — ответил Эдди. — Слушай, у меня действительно нет настроения.
— Тот диван, — вздохнул Джимми, — обошелся нам в три с половиной сотни, а на нем так ни разу и не спали.
Тогда диван нужно продать, сказал Эдди. Прибавил, что не хочет никого обидеть, но ему действительно пора линять. Джимми стоял в подворотне и грустно махал вслед, будто Эдди уходил по меньшей мере на войну. Не успел Эдди пройти и десяти ярдов, как Джимми снова окликнул его. Эдди закатил глаза, но обернулся. Джимми вдруг будто снова опьянел. Он пошатывался и держался рукой за столб ворот, чтобы не упасть.
— Видишь все эти звезды на небе? — тихо пробормотал Джимми. — Знаешь, что они делают там наверху?
Эдди пожал плечами.
— Все эти планеты, старик, такие далекие, сияющие серебром… А знаешь, кто мы? Мы — то дерьмо, которое производят жители этих планет. Они выбрасывают все дерьмо в космос, Эд, и оно падает сюда: это и есть мы. Межпланетное дерьмо — и ты, и я, и все мы. Такова правда, старик. В том смысле, что в конце концов все сводится к этому. Межгалактический навоз — понимаешь, о чем я?
Вдоль улицы за деревьями начали зажигаться окна домов.
— Это круто, Джимми, — сказал Эдди, — действительно круто.
Он зашагал вниз по улице, отыскал телефонную будку и заказал мини-такси.
Когда Марион вернулась, дела пошли странно.
Эдди в это время был на собеседовании: пытался получить работу продавца, торгующего вразнос энциклопедиями в муниципальных домах Южного Лондона. Клерк за столом, бросив взгляд на прическу Эдди, немедля разразился целой тирадой насчет того, какие мерзавцы сидят в бухгалтерии, как они могли устроить ему такое и как узнали, что у него сегодня день рождения? Он расхаживал по кабинету и смеялся, потом звякнул коллеге на пятый этаж, позвал зайти посмотреть. Он просто поверить не мог, что это не шутка и не розыгрыш. Когда Эдди наконец убедил его, что никакого розыгрыша не было и в помине и что ему действительно нужна работа, он страшно смутился и сказал, что не имел в виду обидеть Эдди, но, судя по всему, решил, что Эдди сейчас набьет ему морду. Он признал, что молодым людям, конечно же, необходимо выразить свою индивидуальность, однако заметил, что в его время это происходило иначе.
Когда Эдди открыл дверь номера, Марион сидела на кровати, обхватив колени руками, глядя в зеркало над столом. Увидев ее, Эдди вздрогнул от неожиданности.
— Привет, — сказала она, — я вернулась.
Судя по всему, она была рада видеть Эдди. Он вошел, и Марион в первый раз увидела его костюм.
— Боже всемогущий, — сказала она, — на свет родилась
Эдди бросилось в глаза, что на самом деле она выше ростом, чем ему помнилось, хоть и сидит сейчас скорчившись на кровати. На ней была белая блузка из плотной хлопчатобумажной ткани и черная юбка, черные шерстяные колготки и потрепанные ботинки. На шее все тот же крестик. В комнате пахло дождем. Выглядела Марион хорошо, но глаза казались чуточку влажными — похоже, она уже успела выкурить косячок. Распахнутое настежь окно также говорило в пользу этого предположения. А когда она переменила позу, Эдди увидел на подушке пачку папиросной бумаги для самокруток. Куртка Марион висела на окне. Из петлицы торчала помятая желтая роза. Совершенно неуместная.
— Ну как, получил работу? — спросила она.
— Не-а, — ответил он, — это было не то, чего мне хотелось.
Эдди распустил узел красного галстука с турецким узором, бросил его в платяной шкаф. На полу шкафа аккуратным рядком стояли ее туфли. На плечиках висела ее одежда. Он снял рубашку и запихнул в рюкзак. Марион встала с кровати, вытащила рубашку и снова накинула ее Эдди на плечи.
— Пожалуйста, — сказала она, — там есть корзина для грязного белья.
Она прибрала в комнате, сложила стопками книги, отнесла Эддино грязное белье в ванную. В ванной резко пахло нашатырем и хлоркой. Возле раковины лежала косметичка Марион, из нее выглядывали зубная щетка и паста. На полочке расположились пуховки для пудры, пилки для ногтей и земляничный шампунь. В шкафчике стояла упаковка «Тампакс» и бутылочка витаминов. Эдди закрыл дверцу, посмотрел в зеркало — что-то уж очень бледный. Оттянул пальцами веки и целых десять минут разглядывал собственную физиономию.
Потом выбрил голову и вымыл под мышками; жужжание электробритвы некоторое время отдавалось в голове так, что ныли зубы.
В номере было чертовски чисто. Почему-то, когда уборкой занимался Эдди, все выглядело по-другому. Несколько прибранных уголков, собранных вместе. А когда убирала Марион, все становилось новым, свежим, чистым — прямо-таки жалко мять простыни или мочиться в туалете. Господи боже, она даже под кроватью подметала! Вправду домовитая девушка.
Когда Эдди вышел из ванной, Марион курила очередной косячок и читала какую-то статью в журнале с цветными иллюстрациями.
— Тебе незачем здесь убирать, — сказал он.
— Но кто-то ведь должен это делать, — сказала Марион и, не отрывая взгляда от журнала, предложила ему затяжку.
Он взял сигарету. Марион сказала, что он может докурить.
— Видал? — спросила она, показывая Эдди первую страницу.
Крупный заголовок мрачно возвещал о том, что за эту неделю положение лейбористской партии на выборах серьезно улучшилось. Эдди сказал, что это просто великолепно.
— Правда? — радостно сказала Марион. — А нам как раз пригодятся и эти вот буковки.
Она выпрямилась, прислонившись к стене, вытащила ножницы и вырезала нужные буквы четырьмя ловкими движениями.
— Ну, — сказал Эдди, когда она прикрепила буквы к стене, — как там Донегол?
Марион закурила, выбросила спичку в окно.
— Как всегда. — Она пожала плечами. — Ты же понимаешь.
Она подперла щеку рукой, внимательно наблюдая за Эдди, который ходил по комнате, переставлял вещи, передвигал, притворяясь, будто ищет что-то. От этого взгляда он почему-то почувствовал себя виноватым, словно ей было известно что-то уличающее его, хотя уличить его было не в чем. Она спросила, скучал ли он по ней, и так на него посмотрела, что Эдди опять невольно подумал: она знает больше, чем говорит. Он ответил, что не скучал, что они еще не женаты, и Марион рассмеялась нервным пронзительным смехом, как будто он сказал какую-то нелепость.