Ковбои и индейцы
Шрифт:
Эдди лежал на спине, глядя в потолок, не в силах говорить. Он попытался шевельнуть руками, но спину пронзила боль, разлилась по всему телу, так что в конце концов он уже не мог понять, откуда она взялась. Сверху на него глядели какие-то лица. Комната закружилась, сперва медленно, потом замерла, а потом опять начала набирать обороты, как карусель в огнях и грохоте музыки. Потом все вдруг стало черно-белым. Эдди сглотнул и ощутил во рту металлический соленый привкус крови. Лицо было клейкое. Словно в меду. Он подумал о Марион. В глубине своего истерзанного сознания он желал только одного: чтобы она оказалась здесь. В огне он видел ее тонкое личико, видел, как она кричит от боли, видел ее потемневшие глаза и пылающие волосы, ее руки, тянувшиеся к нему из языков пламени.
Когда Эдди проснулся, голова у него раскалывалась, мозг словно буравила пневматическая дрель.
— Ну, слава тебе господи, — простонал Майлз.
Он велел Эдди молчать. Сказал, что Эдди прокусил себе язык и едва не захлебнулся кровью.
Сиделка была из Ирландии. Она наложила швы на его голову и приложила лед к лицу. Еще она сказала, что «Ю-ту», по ее мнению, делают для Ирландии большое дело.
— Если вы скажете что-нибудь о Дине Бобе, — предупредил ее Эдди, — я закричу.
— Бедняга, — вздохнула она, — до белой горячки допился.
Майлзу сообщили, что Джонни К. и Рассел, скорее всего, будут в порядке, но еще один из его работников проведет ночь за решеткой. Эдди толком не мог ничего сказать.
— Вы хотите, чтобы ему предъявили обвинение? — вздохнул чернокожий полицейский. Эдди яростно закивал. Майлз положил руку ему на плечо.
— Послушай, Эд, приятель, — сказал он, — это безумие, мы ведь не хотим наделать глупостей, верно?
— Посади этого подонка, — выдавил Эдди, — и убери от меня руки, Майлз.
Через час, когда стало полегче, Эдди добрел до телефонной будки в холле и позвонил Марион. Она до смерти испугалась. Его голос, сказала она, звучит так, словно у него полон рот каши. Сперва она не поверила, что он звонит из больницы. Но когда он ввалился в двери «Брайтсайда», весь в синяках и ссадинах, она поверила.
Он сказал Марион, что пришел на помощь маленькой старушке, которую хотели ограбить двое бритоголовых на улице Олл-Сейнтс-роуд.
Марион сказала, что в этой стране полно сволочных типов. Да, согласился Эдди, и хуже всего, что у него вдобавок сперли бумажник с месячным жалованьем и теперь он на мели. Ничего страшного, сказала Марион. Она одолжит ему несколько фунтов.
Пока Эдди лежал на кровати, дрожа от холода, в одних трусах, с мокрым полотенцем на лице, в комнату зашел мистер Патель. Он спросил, не может ли Эдди сесть на минутку, и, сияя от гордости, вручил ему конверт. Эдди передал его Марион. В конверте оказались акции «Темз уотер» на двести фунтов. Он приберегал их как подарок на Рождество, сказал мистер Патель, за то, что они помогли ему во время забастовки, но в нынешних обстоятельствах лучше забрать акции сейчас. Он надеется, для них это хорошее начало и они найдут деньгам правильное применение. По его словам, он очень расстроился из-за происшествия с Эдди и не хочет, чтобы они плохо думали об этой стране.
— Здесь не все такие, — печально заметил мистер Патель, — эти животные — просто гнилое яблоко, Эдди, ложка дегтя, понимаете?
В понедельник Майлз вызвал Кита и Эдди на ковер.
— Вы оба славные парни, — начал он. — Весь мир перед вами. В этой игре вам обоим светит хорошее будущее, но я не могу допустить, чтобы вы вели себя как какие-нибудь апачи, черт подери.
Он велел им поцеловаться и помириться, выкурить, так сказать, трубку мира. Кит уставился в пол и сказал, что очень сожалеет. Он ничего не имеет против ирландцев или против евреев, если на то пошло. Это все выпивка, ешь твою мышь. Майлз твердо заявил, что больше такого быть не должно. Кит сказал, что цепь и ядро заставили его посмотреть на вещи по-другому, особенно когда он вернулся домой, проведя ночь за решеткой, если это способно утешить. Эдди покачал головой и сказал, что не держит зла. Кит выглядел искренне расстроенным и твердил, что просит прощения, что ему очень жаль и что он ни на кого не в обиде; в конце концов это стало утомительно. Майлз сидел с гордым видом отца, чей сын выиграл соревнования. Он сказал, что к Рождеству оба они получат премию.
— Только не тратьте все на вино, женщин и песни, — прибавил он. — Деньги, истраченные на песни, часто оказываются выброшены на ветер.
Потом он сказал, что они могут вернуться к работе и больше разговоров об этом происшествии не будет.
— Мы все здесь одна команда, — сказал он. — Помните об этом.
Через несколько дней, когда в Лондоне началась шумная рождественская неделя, Эдди получил по почте свой авиабилет. Когда Марион вечером вернулась домой, он сказал ей, что у него наконец есть хорошие новости. Менеджер «Тепличных цветов» в Дублине прослушал его запись и оплатил билет на самолет, чтобы вместе
Мистер Патель сказал, что у них есть хороший повод для праздника. Слезы навернулись на его прекрасные карие глаза. Миссис Патель опять в положении. Он с поклоном указал на свою жену, словно фокусник, только что распиливший женщину надвое и снова воссоединивший половинки.
— Я очень горжусь ею! — воскликнул он, сжав маленькую ручку миссис Патель. — И желаю вам, чтобы вы двое были так же счастливы, как мы.
Эдди хотел пойти с Марион в клуб, но ей нужно было собирать вещи. Она уезжала рано утром.
— Не все мы такие великие рок-звезды, как ты, Эдди Вираго, — поддразнила она его, — не все могут так хорошо устроиться.
Затем она повторила, что гордится им.
— Ага, — пожал плечами Эдди, — я знаю.
— Счастливого Рождества, Эдди, — ласково сказала она. — Я буду думать о тебе.
Они занимались любовью в темноте, и белые отблески рекламы плясали на стене, украшенной двумя строчками алфавита.
О'Коннел-стрит была покрыта серой слякотью, под которой снег был спрессован в твердокаменный монолит. Из пабов и диско-баров то и дело вываливались шумные толпы дублинских выпивох, отмечавших сочельник. По улицам разъезжали полицейские машины, выстраиваясь в ряд на обледенелых поворотах, красные габаритные огни отражались в мокрых стеклах витрин, освещали манекены с печальными глазами. Вода в фонтане памятника Анне Ливии замерзла, сквозь лед просвечивали, словно доисторические окаменелости, пакеты от чипсов, баночки из-под кока-колы, упаковки от презервативов и обертки от гамбургеров. Бледно-желтые окна Главного почтамта украшены зелеными лентами и надписями золотом «Добро пожаловать домой на Рождество!». На Генри-стрит сквозь пурпурный туман призывно горели лампочки-звезды. И на Толбот-стрит тоже. Эдди видел, как подвыпивший человек в костюме Санта-Клауса остановил такси и нырнул внутрь, задержавшись всего на секунду, чтобы достать из нагрудного кармана пачку сигарет. На автобусной остановке стояли двое солдат, рядом примостились объемистые рюкзаки. От дверей закусочных тянулись длинные очереди. Бильярдные залы и игровые ряды были полны молодых ребят в джинсах, бранящихся, загоняющих в лузы бильярдные шары. И вся улица, казалось, вибрировала от гудения и звона игровых автоматов, радостных воплей счастливчиков, сорвавших джек-пот, и грохота тяжелого рока. По тротуару прогуливались влюбленные, в глазах у них сверкали рождественские огни — они смеялись, ссорились, целовались. Под статуей Дэниела О'Коннела [32] устроилась группа торговок, закутанных в клетчатые пледы; прихлебывая из фляжки какое-то горячее питье, они пересчитывали дневную выручку и складывали ее в маленькую старую корзинку. На черной воде Лиффи плясали огни, серебром поблескивал мост Хафпенни, а в Феникс-парке над огромным католическим крестом сияла неоновая радуга.
32
О'Коннел Дэниел (1745–1847) — ирландский политик, лидер либерального крыла ирландского национального движения, выступавший за разрыв англо-ирландской унии 1801 г.
Эдди шагал мимо темного здания Тринити-колледжа к Уэстланд-роу со смешанным чувством робости и радостного возбуждения. На Рождество Дублин — город опасный. Слишком много знакомых, которые так и норовят выскочить из темноты и бросить тебе прямо в лицо все, что думают.
У «Кеннеди» было шумно и многолюдно. Когда Эдди толкнул дверь и вошел, замерзшее лицо обожгло жарким воздухом, насыщенным запахом пота и парами «Гиннесса». Из динамиков гремела народная музыка, парочка студентов в пальто с капюшоном подпевала и размахивала руками, когда вступал хор. В тепле у Эдди заболели замерзшие нос и уши. Вдобавок болела и голова. Под потолком висела густая сизая туча сигаретного дыма, временами она покачивалась, но сохраняла форму. Из рук в руки над головами посетителей передавались кружки пенного пива; пена капала на пол и на спины людей. Эдди боком проталкивался к стойке, видя вокруг знакомые лица, впитывая атмосферу флирта, сплетен и болтовни, которая так характерна для кануна Рождества.