Ковбои и индейцы
Шрифт:
Эдди обнаружил, что с трудом двигает челюстью. В животе было такое ощущение, словно он проглотил стиральную машину. Каждое слово, произносимое Китом, свистело у него в ушах, будто все они начинались на «с». Это действовало на нервы. Как и до странности неприятные, хитрые и слишком близко посаженные голубые глазки Кита. Да. Он никогда раньше этого не замечал, но так оно и было, без сомнения. Теперь Эдди видел это отчетливо. И нос у него слишком большой. Господи Иисусе, какой же мерзкий ублюдок.
Уши Эдди горели от ярости; он глотнул «Сведи меня с ума».
— Да, такие засранцы, как ты, и начали эту поганую гражданскую войну в Испании. Ты лично, ты, паршивый фашист. И нечего вертеть башкой. Я с тобой говорю, Адольф.
— Почему мы не можем просто любить друг друга, — всхлипнул Джонни К., — почему мы не можем…
— Какие у тебя планы на Рождество, Эд? — жизнерадостно поинтересовался Майлз.
— Отвали, реакционер, — ответил Эдди.
Внезапно уронив слезу в стакан с коктейлем «Утопи мою тоску». Кит пробормотал:
— Я же говорю о бедном маленьком младенце Иисусе, он совсем один в своих маленьких яслях, только он, да паршивые коровы, да дерьмо, да солома… Совсем один на свете. Некому о нем позаботиться. Бедный малютка.
Он шумно высморкался прямо в свой галстук, зеленый в красноватую полоску.
— Ах, как мило, — оскалился Эдди, — просто чудесная рождественская проповедь! Представь, что, если деревенский викарий назовет мнимого сыночка всемогущего божества «плодом незаконной любви»? Просто очаровательно.
— Вот из-за чего вся эта хреновина в Ирландии, у вас там вообще нет никакой религии. Солнцепоклонники чертовы.
— Перебор с религией, — загремел Эдди, — вот в чем проблема! Что нам на самом деле нужно, так это организованные массы рабочего класса, — тут он вдруг осознал, что поднимается на ноги и сжимает кулак, — которые объединятся, сбросят цепи рабства и низвергнут своих подлых капиталистических угнетателей. — При этом ему отчетливо послышался шквал аплодисментов героического пролетариата.
— Это кто же тут подлый, ты, придурок? — прошипел Кит.
— Кто-то говорил про «Цепи рабства»? — спросил Майлз. — По-моему, я их уже пил.
— Рабочий класс, черт меня побери, — объявил Джонни К.
— О господи, пора по домам, — простонала Мария и потянулась за своим пальто.
Внезапно все умолкли. Только музыкальный автомат тарахтел поодаль. Майлз допил свой «Дж. Данфорт Куэйл» и закурил сигарету. Казалось, все смотрели на него — все, кроме Кита и Эдди, которые таращились друг на друга. Потом Кит качнулся вперед и закрыл руками глаза. Заплакал. Плечи его дрожали, и Джонни К. успокаивающе похлопал его по ляжке.
— Я, пожалуй, пойду, парни, — сказал Фитци, — большое спасибо за проводы.
— Ты ублюдок, — рыдал Кит, — бессердечный ублюдок, Эдди.
— А ты, — взвизгнул Эдди, — дерьмовый монотеист.
Хозяин за стойкой бара глубоко вздохнул и щелкнул пальцами. В дверях вырос чернокожий
— Все в порядке, старина, — сказал ему Эдди, — Нельсон Мандела и все такое, точно? Одна пуля, один переселенец, верно?
— Не говори так, Пэдди, — сказал Кит, улыбаясь с внезапной самоуверенностью, — ты не в Белфасте, едрен батон.
Эдди снова встал, чувствуя себя до странности трезвым, абсолютно трезвым, безнадежно трезвым — более трезвым, чем если бы вовсе не пил, более трезвым, чем когда-либо в жизни, если хотите знать, но это не ваше собачье дело. В его жилах струилась чистая дистиллированная ненависть. Презрение жгло его мозг. Он открыл рот, но не мог произнести ни слова. Перед глазами все плыло, словно в жарком тумане. Каждая пора источала жар. Казалось, все в пабе смотрят на него. Он уставился на Кита и, раскачиваясь из стороны в сторону, вдруг осознал, что хочет укокошить его каким-нибудь изощренным и непременно мучительным способом.
— Спокойно, Эд, — сказал Майлз, — не сходи с ума. Вот, выпей-ка «Множественный оргазм».
Эдди запрокинул голову и заголосил, обращаясь к фальшивым дубовым балкам:
Мэгги, Мэгги, Мэгги — прочь, прочь, прочь,
Мэгги, прочь,
Мэгги, прочь,
Мэгги, Мэгги, Мэгги…
— Прочь, прочь, прочь, — рассеянно повторил Майлз.
— Не удивительно, верно, ешь твою мышь? — сказали оба Кита, качая ужасными оскаленными головами.
— Что «не удивительно»? — выплюнул Эдди.
— Не удивительно, что у них там творится, в Стране лепреконов.
Четыре Джонни К. захихикали в стаканы.
— Заткните пасти, — гаркнул Эдди армии Китов, вертевшихся перед ним, как стекляшки в калейдоскопе. — Я вас предупреждаю.
— Валяй, Пэдди, — оскалились они.
Майлз допил «Миссионерскую позу» и попытался что-то сказать.
Но опоздал. Бар словно взорвался. Стаканы, пепельницы, оливки, ломтики лимона и маленькие розовые бумажные зонтики полетели в разные стороны. Кто-то взвизгнул. Музыкальный автомат подпрыгнул. Эдди обнаружил, что прижат к стене, а прямо перед ним маячит улыбающееся лицо Кита. Услышал треск ткани, когда Кит рванул его за воротник рубашки. Увидел кровь. Увидел, как Джонни К. и Рассел держат Майлза под руки. Услышал звук бьющегося стекла. Увидел, как кто-то незнакомый улыбается ему.
Губы Кита шевелились. Прикрыв глаза, он тяжело пыхтел, по щекам ходили желваки. Он плюнул Эдди в лицо.
Широкий веснушчатый лоб Кита врезался Эдди в нос. Потом Кит расправил плечи, стиснул зубы и снова ударил Эдди головой. Эдди не противился боли. Почувствовал, как непонятная сила закручивает его тело. Врезался щекой в стену. Кто-то заломил ему руку за спину. Кровь из разбитого носа мерно капала на кафельный пол. Потом его ударили под колено, и он рухнул на пол, словно собрался молиться. Брюки сзади стали мокрыми и теплыми. Где-то гудело пламя.