Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица
Шрифт:
В мольбе.
В молении:
— О, земля…
И все, кто был там, опустились на колени, и народ одной большой грудью глубоко вздохнул:
— Земля-матинка!
— Дай силы! — молился Мамай.
— Дай силы… — единодушно повторила толпа.
— Спаси и помоги!
— Спаси и помоги…
— Открой нам лоно щедрое…
И, ухом припав к земле, Козак Мамай слушал.
Все ждали.
Качались под ветром белопенные ветки калины. Ворковали голуби на колокольне.
Звенел в вышине жаворонок.
Где-то теленок
В вышине жалобно прокричал сокол: «Кгиак, кгиак!» И все умолкло.
Вдруг повеял легонький ветерок.
И снова пролетел.
Рванул. Еще и еще.
И закружился вихрем.
Поднялась туча воронья и, пролетев над городом, на миг закрыла солнце, и вдруг стемнело, как поздним вечером. Но вскоре снова заиграло летнее предвечерье всеми красками, снова солнце засверкало на закатном склоне, вновь отозвался сокол и стало слышно жаворонка, ибо тишина царила над толпой, как допрежь. Козак Мамай поднялся.
Глаза его мерцали, горели, — не дым ли шел от них? — левая бровь его, заметно больше правой, округлилась и поднялась еще выше, усы Мамая встопорщились, козацкий чуб и тот зашевелился, лицо побледнело, как только может побледнеть дубленное на всех ветрах лицо, и даже голос охрип, когда он тихо обратился к громаде:
— Нас выручат сокровища.
Он это молвил тихо.
Тишиной был и ответ.
И мир умолк над зеленой муравкой.
Даже голуби на колокольне.
Даже пчелы перестали жужжать в цветах калины, в катране.
Даже ветер притих.
И снова Мамай сказал:
— Нас выручат сокровища…
И замер, — как встал, так и застыл.
Мельхиседек спросил:
— Какие сокровища, Мамай?
— В этом городе, в щедрой земле Долины, схоронены стародавние клады…
— Запорожские! — подсказал ему кто-то.
— И княжеские… еще, может, от Руси древней. А может, и скифские… или еще какие клады, люди добрые.
— Слыхали это не раз! — ответил, из одного только желания поспорить, сотник Хивря, муж трезвенный и добронравный. — Сказки!
— Какие тут могут быть клады! — поддержал сотника и пан Куча, коему совсем не хотелось, чтобы кто другой захватил то, что должно достаться ему одному. — Клады, клады! Смешно слушать!
— Как же взять их? — спросил гончар Саливон.
— Заклятый клад так просто не возьмешь!
Большая толпа тихо зашумела.
Заговорили о сокровищах: что слышали да знали.
Кто поведал про запорожца, что, на Сечь едучи, схоронил где-то здесь, в иле, на дне Рубайла, червончики, зашитые в воловью шкуру, и немалую лодку с ружьями, ножами, пистолями, тоже обшитую шкурами.
А кто сказывал, как бывает страшно брать заколдованные деньги, что они даются не всякому, да про клад заклятый на двенадцать человеческих голов:
— Десять уже пропало. Еще один пропадет кто-либо, а уж потом можно будет и взять!
Рассказывали и про винные погреба,
То ведь были такие времена, когда и впрямь зарывали повсюду уйму денег и всякого добра.
И пели тогда в песне:
По тім боці огні горять — нікому тушити, По цім боці орда суне — нікому спинити. Зажурилась Укра"iна, що нігде прожита, Гей, витоптала орда кіньми маленькі"i діти. Малих дітей витоптала, старих порубала, Молодую челядоньку у полон забрала…Вот и бежали люди куда глаза глядят, прятали добро, зарывали деньги — и ватагами, и в одиночку, но возвращались за ними, ой-ой, возвращались не все…
А сокровища оставались в земле.
— Было у нас… — начал, на бугорок подымаясь, дед Непейпиво, бывший козак, стройный, седой, с усами, пожелтевшими от тютюна, и люди снова притихли, слушая, а затем что старик говорил очень тихо, еще более глубокая тишина охватила толпу. — Расскажу о себе, детки…
— Погромче, дед Шайтан! — попросил Хивря.
— А ты не погоняй! — ощерился на сотника Непейпиво, прозванный за строптивость Шайтаном, и повернулся к народу: — Я ж когда-то докопался до клада, детки.
— То-то вы так богаты, дедусю! — засмеялся какой-то безусый чеботарь, потому что у деда Шайтана не было ни кола ни двора, а жил он тем, что мастерил людям постолы.
— Докопался, а не взял!
— Почему ж, дедусю?
— А потому… Всяк знает, детки, что сие неверное дело начинать лучше в страстной четверг, либо под пасху, либо вот завтра — в клечальное воскресенье…
— Завтра и начнем! — зашумели люди.
— Можно и под Ивана Купала, соколы мои… Однако со мной эта беда приключилась как раз в чистый четверг, после вечерни. Выстоял я страсти господни и, свечки не погасив, донес огонь до самой могилы…
— До какой это? Где она?
— У нас же, в яру Скаженом: овражек там есть, а посредине — холмик…
— Под Неопалимым дубом, дед?
— Нет, маленько дальше, — неуверенно отвечал Шайтан.
— А какая ж примета?
— Камень лежит, а на нем полумесяц был когда-то высечен, теперь уж и не видно. Так вот — от камня того на полудень надобно было отмерить двенадцать шагов, а там уж и рыть…
— Боже мой! — вскрикнула коротконогая и дебелая девка.
— Вот и пошли мы втроем: Вавило Брус покойный, я… да еще Северин Самотока, он — здесь, соврать не даст.