Красавица и генералы
Шрифт:
Возле раненого сидел Миколка. Увидев Григорову, он механически встал, лоб порозовел, и он зло сказал:
– Что? Довольны, Нина Петровна, как пришли казачки? Устроили вы своим рабочим гулевой бал! Век вам будут помнить.
Нина остановилась, наклонилась к раненому и, не замечая недоброго взгляда, спросила, чем помочь.
– Разве что привести казаков, чтоб не мучился, - насмешливо сказал Миколка.
– Выйди отсюда! - произнесла Анна Дионисовна. - Немедленно выйди, неблагодарный! Разве Нина Петровна первая начала? Кто рудник захватил?
Григорова
– Теперя откупиться хотите? - непримиримо произнес Миколка. - А сколько там побито людей?!
– Да что с тобой! Прямо бес вселился! - воскликнула Анна Дионисовна. А ну-ка! - И стала толкать Миколку в грудь. - Я здесь хозяйка! Уходи!
Вытолкав его и тяжело дыша, она повернулась к Григоровой, та натянуто улыбалась. "Боится, - подумала Анна Дионисовна. - Хочет соломки подостлать. А они ей навряд простят, что она богатая".
За дверями слышалось злое ворчание Миколки.
– Людей побили много, - объяснил раненый. - Смущенный он сильно, никак не смирится. Но ничего - потом его ничем не смутишь!
– Не я это начала. Я тоже пострадала, - повторила Григорова. - Я вырвала сына Анны Дионисовны прямо из рук у казаков.
– Все равно мы враги, - спокойно произнес он. - Жаль. Вы хорошая добрая женщина.
Когда он это начал говорить, из кабинета вышел Виктор и, задетый врагами, остановился, хотел было возразить, но потом передумал и заговорил с Григоровой, не глядя на лежащего социалиста.
С появлением Виктора в гостиной что-то переменилось, сделалось тревожно, словно могла начаться настоящая драка.
Раненый замолчал, закрыл глаза. Миколка за дверью стих, не ворчал больше, и Виктор никак не показывал, что готов защищать Нину.
– Спасибо, - вдруг сказал социалист. - Я виноват - простите. Обидно помирать, . когда уже близко победа... Я тоже из вашей среды, мой отец земский начальник в Ярославской губернии. Но я пошел дальше вас.
Его стали слушать. Он говорил спокойно, без раздражения и злости. Бледное лицо смягчилось. Должно быть, ему хотелось объясниться и достичь хоть какого-то положения в чужом доме перед чужими, холодно настроенными людьми.
– Я был таким, как ваш сын, - продолжал раненый. - Я закончил гимназию, видел всю нелепость жизнеустройства. Вместо того чтобы помогать простому народу стать образованнее и богаче, власти поощряли его дикое состояние, крестьянскую общину. Отец воспитывал во мне независимость, но не указал пути... Отцы и дети! - усмехнулся он. - Нас призывали сеять разумное, доброе, вечное! Кому сеять? В деревне все поют под дуду какого-нибудь Тит Титыча и охотно подавляют все независимое.
– Как вас зовут? - спросила Анна Дионисовна. До сих пор они не спрашивали его имени.
– Викентий Михайлович Рылов, - ответил он.
– Хорошо, Викентий Михайлович, - сказала она. - Вам надо набираться сил. Потом поговорим. Деревенская община, замечу, не только источник свинцовых мерзостей, как писали
Рылов пошевелил рукой, напряг подбородок, желая что-то сказать, но она остановила его:
– Муравейник, Викентий Михайлович! Причем без головы. А головой может служить только земство. Только кооперативные основания, когда все свободны, но имеют общий интерес.
– Нет, - сказал Рылов. - Нет. Это буржуазные затеи. Рабочим нечего ждать, ничего они не дождутся. - Его лицо ожесточилось, глаза стали слезиться.
– Наслышались мы подобного, - заметила Григорова. - Не будем мешать вашему социалисту, Анна Дионисовна... Витя, я хочу пригласить тебя на обед, будут офицеры, - она отвернулась от Рылова, он совсем перестал ее интересовать.
– Нина, погодите, ей-Богу! - сказала Анна Дионисовна. - На такое надо ответить немедля... По-вашему, Викентий Иванович, надо все получать в этом мире, не откладывая ничего на мир иной? А вы слышали такую истину: если враг твой голоден, накорми его, если жаждет - напои его, ибо, делая сне, ты соберешь ему на голову горячие уголья?
– Я не Иванович, а Михайлович, - сказал Рылов.
– Да, Викентий Михайлович. Простите.
– Ничего. Я тоже когда-то уповал на веру, надежду, любовь. Теперь я уповаю на ненависть. Сердце, горящее ненавистью, ничто не остановит. Теперь я вам скажу: нет ничего сильнее ненависти.
– И что вы ненавидите? Может, вам не повезло в жизни, вы не нашли своей дороги. Но рано или поздно умный находит себе применение. А сейчас война, люди быстро выбывают, требуется приток свежих сил.
– Война! - воскликнул Рылов. - Я был на фронте. - Там научили простой народ презирать жизнь, убивать, не верить пустым сказкам. Пролетариат желал в войне поражения, чтобы Российская империя развалилась к чертовой матери! Вот где горячие уголья.
– Я знаю, вы пораженцы, - сказала Анна Дионисовна-Это ваша страшная ошибка. Нельзя так ненавидеть свою страну, ее прошлое, обычаи, героев.
– Нет героев, все грязь, обман. - Рылов усмехнулся. - Прислужники кровопийц!
Увидев его слабую высокомерную усмешку, Анна Дионисовна почувствовала, что он мнит себя первохристианином и переубеждать его бессмысленно.
– Не время спорить, - сказала она. - Лежите, будем вас лечить.
Она была довольна собой, что не сорвалась, выдержала этот нелегкий разговор с единомышленником мужа. Оба они заблуждались, это было очевидно, и она кормила и укрывала голодного, зная, что побеждает его таким образом.
После слов Рылова на Виктора нашла непонятная тоска, как будто он увидел тяжелый сон и ничего не смог поделать, чтобы освободиться. И раньше он слышал о желании поражения России, только раньше он не верил этому, слишком слабыми казались пораженцы, а сейчас, глядя на едва теплившегося раненого, поверил, что Россия рушится. Эх, выбросить бы Рылова из дома! И не надо уповать ни на какие уголья - только на силу и решимость!