Красная роса (сборник)
Шрифт:
Рыдаева ранило в правую ногу, осколок глубоко засел в мышцах, к тому же именно на эту
ногу он падал с коня, и кость не выдержала удара, треснула. Не то что ступить на ногу,
пошевелить ею не мог.
Первую медицинскую помощь оказывали, как умели, пограничники, так как фельдшер или
был взят в плен, или, может быть, похоронен под пожарищем, тлевшим на месте заставы. Ногу
кое-как выпрямили, зажали в лубяные тиски, болело нестерпимо, но Рыдаев, стиснув зубы,
молчал,
День пересидели в кустарнике. Раненые остались здесь и на ночь, а здоровые тем временем
разведали обстановку. На другой день тоже пришлось прятаться, прислушиваться к тому, что
происходило вокруг: к счастью, фашистские войска шли стороной, сюда никто не заглянул.
— Считают, что уже нас завоевали, — болезненно скривил губы Рыдаев.
— Что же делать будем? — послышался чей-то вопрос.
Рыдаев знал, что нужно было делать, но пока язык не поворачивался отдать приказ. Надо
было выходить из вражеского тыла, догонять своих. Он ни на минуту не засомневался в том, что
фашисты все равно будут разбиты. Зайти могут далеко, будут наступать, побеждая
разрозненные, похожие на его заставу части и гарнизоны, но так будет недолго. Только до
момента, пока отмобилизуется, вооружится, организуется и займет оборону Красная Армия. А
тогда все переменится, кто доживет, станет свидетелем того, как через те же переправы
захватчики покатятся назад. Рыдаеву никто не возражал, знали все: так будет. Но когда это
будет? И как быть сейчас горстке раненых и небоеспособных?
Лейтенант Раздолин беспрерывно протирал слезившиеся глаза, старшина Карпенко время от
времени раздирал ему красные, воспаленные веки и осторожно добывал оттуда свернутым
платочком крупные песчинки, промывал глаза теплой водой из фляги. Лейтенант понемногу
начинал видеть, но еще ничего, не слышал, в ушах до сих пор нестерпимо шумело…
В полдень Раздолин встал на ноги, молча походил по дубраве, вернулся с двумя длинными
жердями. Забрал, у кого можно было, ремни, снял все ремни и с Рыдаева, начал скреплять ими
жерди, и Рыдаев сразу же понял: лейтенант начал готовиться к тому, о чем только что думал,
пока еще не решаясь сказать, он сам, начальник, так как ему было стыдно заставлять бойцов
надрываться.
К вечеру Рыдаева уложили на самодельные носилки. Они получились неуклюжие,
поврежденная нога не находила в них покоя, и капитан, решив, что ему все равно этого не
вытерпеть, попросил:
— Нет, мальчики мои милые. Разве вы со мной пройдете? Идите, догоняйте, а я найду
выход…
Раздолин внимательно всматривался в лицо Рыдаева, хотя
наверное, по выражению лица догадался, что тот говорит, и рассердился, заволновался, от этого
возбуждения оглушительно зазвенело в ушах, заболело, сразу потекло из них что-то теплое, он
потер ладонью, ладонь окровавилась, но до слуха неожиданно дошли слова капитана:
— Из-за одного обезноженного не стоит гибнуть вам всем, здоровым…
— Брось, капитан, — заикаясь, заговорил Раздолин. — Командование принимаю на себя.
Выйдем.
Уверенность лейтенанта или, может быть, его чудодейственное исцеление подействовали на
людей, плеснули силой и надеждой в сердце каждому.
— Да ясно, выйдем! — поддержал лейтенанта старшина Карпенко.
— Под лежачий камень вода не течет, — заметил кто-то.
Они вышли в путь. Вел лейтенант Раздолин. Вел по азимуту, придерживаясь единого
направления — на восток. К линии фронта, туда, где грохотали пушки, где шли ожесточенные
бои, где были свои. Он, еще нездоровый, с кровавыми пробками в ушах, взял на себя всю
ответственность за этот поход, вел небольшую группу умело и осторожно, повинуясь
профессиональному чутью пограничника, замечал на своем пути каждую подозрительную
стежку, часто останавливал отряд перед опасностью, хладнокровно выяснял обстановку и,
только убедившись в возможности двигаться дальше, отдавал приказ о походе. Карпенко с
рослым сержантом почти без передышки несли носилки, только изредка кого-нибудь из них
подменял лейтенант, который упрямо не хотел считать себя раненым.
О жене Раздолин не вспоминал, словно у него ее никогда и не было. Капитан Рыдаев
понимал, что лейтенант гасит в себе жгучую боль. И как-то, выбрав момент во время дневного
отдыха, когда Карпенко с хлопцами пошли добывать в лесных чащах какой-нибудь харч, капитан
сказал своему Раздолину:
— Не теряй надежды, лейтенант. Может быть, и она вот так, как мы, пробивается где-то к
своим, женщина она сообразительная…
Раздолин растроганно мигнул воспаленными глазами, вытер ладонью слезы, тяжело
вздохнул.
— Напрасная надежда… Скорее всего заживо сгорела…
Тяжелые спазмы перехватили Раздолину горло.
Во все последующие дни ни Рыдаев, ни Раздолин не возвращались к этому разговору;
втянувшись в походный ритм, шли по ночам, шли днем, когда это было возможно, отдыхали
только по мере необходимости, потеряли счет дням и ночам: позади остались волынские
кустарники и болотянки, с большими усилиями форсировали несколько маленьких и даже