Красная роса (сборник)
Шрифт:
После разговора они быстро и тайком разошлись в разные стороны, она понесла товарищам
чрезвычайно ценные сведения, а он — раздвоенную душу, которая с этого времени должна была
стать такой скрытной и гибкой, чтобы не сломаться…
По дороге Евдокия Вовкодав заглянула в два села, встретилась со своими сообщниками. Это
было крайне необходимо, хотя, может, и неосмотрительно. От Чалапко узнала: Качуренко в
когтях оккупантов. Как ведут себя оккупанты с пленными,
знала. Из него будут выбивать все, что можно выбить. Андрей Гаврилович — человек из крови и
плоти… А гестаповцы — мастера своего дела… Скорее всего, он умрет, не проронив ни слова, не
выдав никого, а он знал всех, кто остался в подполье. А вдруг не выдержит?..
Надо было немедленно действовать. Кроме того, Чалапко сказал, что ему, как голове
районной управы, велено начать формирование отделов калиновской управы и подобрать во
всех селах старост из надежных и расположенных к завоевателям людей. Ответственность за их
надежность и за всю работу возлагалась на того же Чалапко.
Евдокия Руслановна вынуждена была принять меры, даже ни с кем не посоветовавшись, не
доложив предварительно о своих действиях товарищам. Теперь вот сидела на бревне, отдыхала…
Скоро будет видно, из какого материала скроен Качуренко и какие у него нервы. А пока она
проделала кое-какую работу в селах: через одних послала сигнал другим — тревога,
бдительность, готовность номер один. И еще кому следует посоветовала в сельские старосты, где
представится возможность, выдвинуть сообщников, своих людей.
Правда, ее больше всего беспокоило то, как отнесутся к этой самовольной директиве
товарищи. Поймут ли ее?
Отдохнув и налюбовавшись красотой осеннего леса, Евдокия Руслановна направилась в
лагерь. Чтобы не прокладывать лишнюю стежку, осторожно переступала через кусты
пожелтевшего папоротника, выискивала между засохшими стеблями мастерски замаскированные
грибы да и не заметила, как углубилась в чащобу, в смешанный лес, чрезвычайно опасный для
такой прогулки, — здесь трудно было предусмотреть, что или кто может подстерегать тебя за
ближайшими кустами, за густой стеной деревьев и зарослей.
Невольно остановилась и замерла. Еще не услышала ничего тревожного, а уже была
уверена, что в этом лесу она не одна. Затем слух ее уловил человеческие шаги, треск стеблей и
веток под ногами. Евдокия Руслановна ловко, как девушка, неслышно нырнула под куст
орешника, притаилась. Осторожно раздвинула перед глазами кусты, пристально всматривалась в
ту сторону, откуда могла подстерегать опасность.
На какой-то миг взгляд, как рентгеновский
голову в странной пилотке и белое пятно вместо лица, стоячий воротник формы… Немец… Она
замерла, вдыхая терпкий запах прелых листьев, грибов и живицы.
Шаги стали слышнее, раздвигались с шумом ветки деревьев, долетало сдавленное сопение.
Немец был не один…
— До каких пор с ним возиться? — прозвучало вдруг, и Евдокии Руслановне этот голос
показался знакомым…
— И правда, — откликнулся другой, и если бы этот голос не был таким тихим и хриплым, она
бы безошибочно узнала Ванька Ткачика.
— Хальт! — скомандовал первый голос. На какое-то время все стихло.
Ганс Рандольф послушно остановился, побледневший, со страхом смотрел на хлопцев.
Чувствовал себя обреченным, догадывался, что ведут его не на свадьбу, поэтому невольно
горбился, ждал выстрела в спину и не напрасно ждал, так как Ткачик и в самом деле по дороге
обдумывал, как лучше исполнить приказ, посматривал на его затылок и отводил глаза в сторону:
слышал, что гитлеровцы любят стрелять наших именно в затылок. Затылок Ганса был такой же,
как и у каждого человека, к тому же еще и по-мальчишески беззащитный.
«Пришел сюда, чтобы нас убивать!» — думал Ткачик, нарочно распаляя в себе ненависть.
Нет, он не будет стрелять ему в затылок. Он ему разрешит, если тот захочет, завязать глаза.
Встретившись с вопрошающе-обреченным взглядом Ганса, Ткачик подумал: «Ведь и у него
есть мать, он тоже чей-то сын и кто-то по нему будет тужить. И хорошо, пускай тужит, пускай
покричит на целый свет, они же пас стреляют».
Ткачик небезуспешно изучал немецкий в школе, поэтому решил, прежде чем прикончить
врага, поговорить с ним.
— Наме? — глухо спросил он.
Одеревеневшие губы Ганса дернулись, на миг засветилась было в душе надежда, что эти
суровые кнабе не сделают ему ничего плохого, а просто выведут из лесу и отпустят на все
четыре стороны. Но надежда как засветилась мгновенно, так и угасла, губы Ганса снова
одеревенели, и он промолчал.
— Ганс его зовут, — сообщил Спартак, — то есть Иван.
Ткачик подумал: «И у них тоже есть свои Иваны. И такие же молодые… Тельмановцами бы
им быть, а они… в женщин стреляют…»
Не сразу понял, что в сердце вдруг пробралась жалость. Разозлился на самого себя, гнал ее
прочь.
— Послушай-ка, Ганс…
Как телегу тянул в гору, мысленно складывал фразу: «Ты наших матерей… — Дальше надо
было сказать: — Стрелять пришел…»