Красная смерть
Шрифт:
И не пулевое отверстие в двери моего дома. И не машина, рванувшая по улице. И не отчаянный вопль Ширли и ужас в ее глазах, способные разбить любое мужское сердце. Меня беспокоили не всевозможные напасти, сломанный зуб, последние остатки похмелья и не шепот ветра за моей спиной, предвещающий смерть. Меня бесили не политические идеи, до которых мне не было дела и в которых я ничего не понимал.
Я терплю все это потому, что не принадлежу себе и никогда не принадлежал. Вот в чем дело. Я даже представить себе не мог, кто стрелял в меня возле моего собственного дома! Мне
Как большинство мужчин, я предпочитал принять участие в открытом бою, с оружием в руках. Нелепое смешение крови и невинности было не для меня.
Я стоял и смотрел на испуганное лицо Ширли. Она вся дрожала. Потом обнял ее и сказал:
– Все будет хорошо.
И ввел девушку в свой дом, даже не удостоив взглядом того, кто в нас стрелял. Для меня – это конченый человек, кем бы он ни был. Я расправлюсь с ним так, что он будет вспоминать меня и в аду.
– Вы думаете, это власти? – пробормотала Ширли, когда я поднес к ее губам стакан виски.
– Может быть, – сказал я, хотя на самом деле нисколько в это не верил. – Они боятся, как бы вы не улизнули с этими бумагами.
– О, Изи. – Она ухватилась за мою руку. – Что же делать?
– Вы должны бежать. И как можно скорее.
– Но куда? Куда мне бежать?
– В центре города есть отель "Филберт". Поезжайте туда и снимите комнату. Назовитесь Дианой Бауэр. У меня когда-то была приятельница с таким именем. Как только устроитесь, позвоните мне. Если не застанете меня дома, то я сам позвоню и попрошу к телефону Диану Бауэр.
Она вздрогнула и прижалась ко мне.
– Позвольте мне остаться здесь, ну хотя бы ненадолго. Я слишком испугана, чтобы вести машину.
Мы сбросили с себя все, кроме белья, – пистолет, правда, остался при мне, – и лежали в моей постели, обнявшись, до тех пор, пока она не перестала вздрагивать. Я прижимал Ширли к себе, стараясь успокоить не столько ее, сколько самого себя. А потом мы уснули. Мне приснился люк, ведущий в могилу матери. Я долго спускался в шахту, напоминающую колодец. На дне шахты протекала река, но я почему-то знал, что это сточная канава. Разъяренные белые люди охотились за мной. Иногда они превращались в крокодилов и преследовали меня в воде, потом крокодилы снова оборачивались людьми. Пытаясь спрятаться, я прижимался спиной к каменной стене. Моя рука то и дело попадала в расщелины, и каждый раз я ощущал острую боль. Боль была невыносима, и в полудреме я растирал челюсть.
Я почти проснулся, как вдруг в моих видениях возник Мофасс, который смеялся, сидя за своим столом, а потом спросил, с чего это налоговое управление выпустило меня из своих когтей. Он поносил Поинсеттию и отказался переписать мои бумаги на свое имя.
Сны – поразительное явление. Это совершенно иной образ мышления. Внезапно я четко понял, как должен действовать. Я знал, кто убил Поинсеттию и почему. Знал это даже
Глава 33
Мы стали целоваться, еще не проснувшись. А когда проснулись, эти страстные поцелуи были нам дороги, но никто из нас не стремился к чему-то большему. Она встала и как неприкаянная бродила по комнате, напоминая мне о своем отце. Я подошел к ней, осторожно прижал к стене и поцеловал. Она обвила ногами мои бедра и прильнула ко мне.
Это был скорее всего не секс, а что-то вроде спазмов или судорог, сопровождаемых звуками вроде тех, что издают боксеры, получающие удары по корпусу. Мы не шептались о любви. Не произнесли ни слова до того момента, когда все кончилось.
Затем я пообещал заглянуть в отель "Филберт" как можно скорее. Дал ей телефон Этты и попросил позвонить, если она не застанет меня дома.
– Скажи Этте, что тебе нужно, и попроси ее от моего имени связаться с Крысой.
– С кем?
– Это мой приятель, – сказал я.
– Ах, я вспомнила. – Она улыбнулась в первый раз. – Вы говорили, что он немного напоминает вам папу.
– Да, это так.
Я не ведал о дальнейшей судьбе Ширли. Сейчас я думал только о мести и, кажется, знал, что должен делать.
На улице уже стемнело. Я проводил Ширли до машины, притворяясь, будто опасаюсь нападения на нее. Но теперь я был уверен: выстрел предназначался мне. И знал, кто стрелял.
В моих венах стыла кровь.
Дом Примо находился в восточном Лос-Анджелесе, в мексиканском районе. Сначала он владел большим домом и сдавал комнаты темным личностям. Но отдел здравоохранения прикрыл эту лавочку. Тогда Примо вложил триста долларов в двухэтажный дом на Бруклинском бульваре. Он и его жена Флауэр, а также одиннадцать ребятишек жили наверху, а внизу они, сломав перегородки, открыли непритязательное кафе.
Это была темная комната с голыми, грубо отесанными балками. Там и сям стояли разномастные столы и стулья. Флауэр родом из Панамы и достаточно хорошо знала мексиканскую кухню, чтобы готовить буррито с яйцами и картошкой, а также жареные сосиски, которые приводили всех в восторг. Каждый мексиканец-поденщик, живущий в пределах трех миль, заходил к Примо поесть. Здесь всегда были текила и пиво из ближайшего магазина и пахло так вкусно, что человек из Тихуаны мог вообразить, будто он у себя дома, в кругу семьи.
Когда я добрался до Примо, было уже поздно, но я знал, что вся семья внизу. Обед у семейства Примо начинался около пяти и продолжался до тех пор, пока старшие ребятишки не относили своих младших братьев и сестер в постель.
– Изи! Привет! – воскликнула Флауэр, когда я просунул голову в дверь. Я никогда не стучал; если вся семья была в сборе, страшный шум не позволял соблюдать приличия.
Она пересекла большую комнату, и я утонул в ее мягких объятиях. Флауэр была крупнее, чем Этта-Мэй, и, вне всякого сомнения, негритянка, но все считали ее мексиканкой. Она родилась на южной границе и, когда выходила из себя, лихо ругалась по-испански.