Красницкий Сотник ч.1-2
Шрифт:
– С тобой что?
– Да мне ногу копьем прокололи, а потом ошеломили... не помню ничего. Очнулся, когда уже все кончилось.
– А Тимофей?
– С ним плохо, но говорят, что может выжить. Ключица перерублена. Совсем бы зарубили, но он самострел успел подставить...
– А урядники?
– Не знаю. Отсюда не видно, а подойти не могу, мне же ногу...
– Понятно... дядька Семен, а что с ратником Петром?
– А? Ах с ним-то? Ну, двух-трех пальцев недосчитается, это точно, а с глазом не знаю, да и голове тоже досталось. Вот Егору, кажись, повезло. Тот бугай, которого
– А Гунька?
– Гунька? Гунька молодец, дырка сзаду! Гунька витязь! Как размахался веслом, так к нему и подойти боялись! Из лука стреляли, раз пять, наверное. Попали два раза. Ухо порвали и... хе, дырка сзаду, как у меня, только с другого боку! А я, хошь верь, хошь не верь, без единой царапинки. Сидел вот здесь на половине задницы, да постреливал. Карась только вот... Эх, Карась, Карась... ведь не хотел же я его брать, как чувствовал...
“Вернется только половина... Откуда он знал?”.
Туман, как и предсказывал покойный Карась, действительно пал на реку перед рассветом. Кормщики не решились идти дальше и ладьи, собравшись в одном месте, приткнулись к берегу. Первым к Мишке явился Демьян. Левая рука у него была перевязана – укусил полочанин, которого Демка резал наощупь еще в первой ладье. Впрочем, это он объяснил Мишке уже потом, а поначалу просто потерял дар речи, увидев, что стало с экипажем Мишкиной ладьи в результате абордажного боя. Такую же, даже еще более острую, реакцию продемонстрировал и подошедший чуть позже Артемий – когда он отвернулся от тента, которым были накрыты тела убитых отроков, лицо его было белым, как мел, подбородок трясся, а правой рукой он судорожно делал жесты, в которых только с большим трудом можно был опознать крестное знамение.
Однако все это не шло ни в какое сравнение с тем, что испытал Мишка, когда из слов поручиков понял, во что Младшей дружине обошлась операция по захвату ладей. Из полусотни, которую он привел в Пинский речной порт, боеспособными осталось меньше половины. Тринадцать убитых, десяток раненых и пятеро пропавших без вести. И самое страшное – среди пропавших без вести был старшина Младшей стражи Дмитрий. Мишка чуть снова не сорвался в истеричный матерный крик с упоминанием пороха, напалма и боевых отравляющих веществ, но организм, в последний момент, почему-то выбрал в качестве реакции мрачное отупение. Ни голоса, ни движения, остановившийся взгляд... всему есть предел, в том числе и энергии молодого тела.
А потом... из каких глубин памяти всплыли давнишние, еще пятидесятых годов двадцатого века, строчки Булата Окуджавы?
Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы,
наши мальчики головы подняли,
повзрослели они до поры.
На пороге едва помаячили
и ушли за солдатом солдат...
До свидания, мальчики! Мальчики,
постарайтесь вернуться назад.
Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
не жалейте ни пуль, ни гранат
и себя не щадите... И все-таки
постарайтесь вернуться назад.
– Опять колдует, дырка сзаду...
– Да не похоже... молится...
– Какая молитва, етить тя в грызло? Молятся по-христиански, а тут половина слов непонятная... вообще все непонятно!
– А может он... это... и не Христу вовсе? Он же...
– Заткнись! – зло оборвал Артемия Демьян.
– Совсем вы там у себя в Ратном охренели, дырка сзаду... Или... Господи, спаси и сохрани... воины... детишки еще, а поди ж ты... вот оно, значит, как...
“Дураки вы все! Поэзия, сама по себе, и есть волшебство. Просто потому, что выражает словами эмоции, которые большинство людей, сколь бы сильные чувства их ни обуревали, высказать или внятно описать их неспособны. Стихи говорят больше, чем описывают составляющие их слова, в стихах есть еще и ритм, и мелодия звучания последовательности звуков и... да черт его знает, что еще, и о чем надо спрашивать специалистов. Но и с точки зрения управления стихи – система, то есть, нечто большее, чем просто сумма слов – элементов этой системы.
Так набор деталей, скажем, пистолета, сложенный в кучку, еще не является самим пистолетом, пока детали не собраны, не соединены между собой в определенном порядке – не установлены связи между элементами системы. Только после этого совокупность деталей превращается в оружие. Чудо? Да, можно сказать и так – кучка железок несложной последовательностью манипуляций превращается в машину смерти, зловеще прекрасную в своей функциональности, и провоцирующую владельца своими красотой и удобством на ее применение. Недаром же очень многие относятся к оружию, как к почти живому существу... Провоцирующую на применение, то есть, порождающую мотивацию поведенческой реакции!
Но насколько более сложной системой, чем набор железок, является поэзия! Не только составленные в определенном порядке слова, но намеки, полутона, аллюзии, гиперболы... господи, сколько всяких терминов придумали специалисты, пытаясь поверить алгеброй гармонию! А поэт, даже не зная всей этой науки, творит чудо гармонии – создает систему, воздействующую на человеческое сознание столь мощно, что порой она способна породить мотивации, управляющие поведением миллионов людей! Ну, вот, хотя бы пушкинское:
Иль мало нас?
От стен Китая, до потрясенного Кремля,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет Русская земля?
А еще через сто с лишним лет, после создания этих строк, прозвучали другие:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война.
Ни одного повторяющегося слова, но смысл-то один и тот же!
Что делает стихи бессмертными? Да то, что из года в год, из поколения в поколение, из века в век, они находят отклик в душах людей – выражают словами то, что сам человек не может не только высказать, но даже, зачастую, и понять. А еще дают радость, утешение, надежду, сопричастность к великому... позволяют вдруг обнаружить в словах никогда не виденного и даже давно умершего человека, собственные мысли и чувства... И тогда поэту верят безоговорочно ВО ВЕМ, и находят в его строках рецепты поведения на любой случай жизни, как в... как христиане в Писании! Как там у Дольского: